У птенцов подрастают крылья

Скребицкий Георгий Алексеевич

Незаметно промелькнула осень. Вот и зима пришла, завалила наш городок сугробами снега. Все кругом бело, тихо, будто уснуло. И только по вечерам, когда красная студеная заря разливается на западе, городбк на несколько минуа оживает. Он вдруг наполняется неистовым карканьем ворон и мелодичными криками галок. Огромные стаи этих птиц носятся над крышами домов и потом сплошным черным ливнем обрушиваются на деревья какого-нибудь сада и мигом превращают их голые сучья в сплошную черную массу. Вороны и галки ищут себе приют для ночлега. Чтобы лучше согреться, они садятся на ветви и сучья деревьев одна подле другой,

плотно прижавшись друг к другу. По птицам редко удается сразу найти себе подходящее место для ночлега. Только уселись, угомонились немножко, и вдруг снова, как по команде, все разом Срываются с места, взлетают и вновь с невероятным шумом и криком носятся над городом, пока не успокой гея и опять не заполнят чей-нибудь сад.

Я часто интересовался, почему птицы вдруг ни с того ни с сего срываются с деревьев и начинают кружиться в воздухе. Кажется, никто в сад не входил, никто их не побеспокоил. В чем же дело?

Причину такой всеобщей тревоги я однажды случайно открыл, но до сих пор не знаю, всегда ли именно она поднимает птиц с облюбованного для ночлега места.

Один раз зимой я шел по переулку мимо какого-то сада, сплошь занятого галками и воронами. Было еще светло, только чуть-чуть смеркалось, но птицы уже уселись на деревьях одна подле другой, очевидно греясь и готовясь к ночлегу.

И вдруг словно ураган пронесся над садом. Вся масса птиц рванулась со своих мест и понеслась сплошной черной тучей куда-то вдаль. В тот же миг что-то светло-серое метнулось над самыми верхушками деревьев, и я увидел ястреба-тетеревятника. Ловко скользя в воздухе, он преследовал отбившуюся от стаи галку. Хищник мигом настиг добычу, тут же на лету схватил ее цепкими когтями и все так же низом, над самыми деревьями, полетел, унося добычу куда-нибудь в укромное место.

Вероятно, именно это неожиданное появление крылатого разбойника и напугало некоторых птиц. Тревога тут же передалась всей стае, и вот сотни, а может, и тысячи птиц в ужасе заметались в воздухе.

Ястреб давно уже улетел, а галки и вороны долго еще носились над городом, оглашая воздух тревожными криками.

Помню, мне тогда неожиданно пришла в голову довольно странная мысль: «А ведь нечто подобное и у человека бывает. Кажется, на душе все тихо, спокойно, и вдруг какая-то непрошеная мысль промелькнет и сразу нарушит все спокойствие, внесет в душу сумятицу, тревогу. И сама мысль-то эта давно забылась, но прежнего спокойствия уже нет, на душе смутный страх, все ждешь чего-то. И даже сам не можешь толком объяснить, чего именно».

С грустью должен признаться, что такое состояние неожиданной, казалось бы, беспричинной тревоги все чаще и чаще стало посещать меня и очень мешало работать. А работать приходилось много: ведь в этом году я кончал школу второй ступени.

На одном из школьных собраний Владимир Михайлович прямо обратился к нам, кончающим.

— Друзья мои! — сказал он. — Эта зима последняя в вашей школьной жизни. Вы уже теперь не дети. Я обращаюсь к вам не как учитель, а как ваш старший друг. Я прошу вас приложить все старания к тому, чтобы с честью кончить школу, чтобы при поступлении в высшее учебное заведение не посрамить свою школу и всех нас, ваших педагогов. Может быть, мы и не сумели передать вам всего, что хотели, всех наших знаний, но поверьте, что мы старались

как могли. Постарайтесь же и вы и дополните все то, что по нашей или по вашей вине было не доделано. Давайте подадим друг другу руки и общими усилиями с честью перейдем этот ваш первый рубеж рубеж к самостоятельной жизни.

И мы все дали друг другу слово не посрамть нашей школы, взяться за учебу по настоящему, как только могли.

Наш учитель Федор Алексеевич Попов предложил всем желающим приходить в школу на дополнительные занятия. Занимались иной раз до поздней ночи. Мы знали, что Федор Алексеевич занимается с нами бесплатно, что у него дома жена и маленький сынишка, с которыми ему, конечно, хотелось бы побыть вместе. Но эти немногие часы досуга он урывал у себя и у семьи ради нас.

Как же после этого нам то было не подналечь изо всех сил! А сил у нас самих оставалось немного.

Вот когда сказались потерянные даром два учебных года. Трудно, очень трудно было их наверстать.

Может, потому и становилось порою тревожно и тоскливо на душе, и не у меня одного.

А у меня к тому же примешивался полный разлад с самим собой. Я готовился поступать в техническое училище против своего желания, только по настоянию мамы. Предстоящие мне четыре года студенческой жизни казались сплошным кошмаром, каким-то проклятьем, неизвестно откуда свалившимся на мою голову. Мне хотелось поступить в университет на филологический факультет. Но что я буду делать после окончания? Стать учителем, «влачить полуголодное существование», как предрекала мама, — это было слишком страшно.

Вот где сказалось мое полное незнание жизни, неумение бороться за свои идеалы, неумение даже как следует осознать их.

Как ни странно, но, думая об университете, я ни разу не вспомнил еще об одном факультете — о факультете естественных наук. Впрочем, я и не знал, что, кончив этот факультет, можно заняться не только педагогикой, но и научной работой — путешествовать и изучать природу, ту самую природу, которую я так страстно любил.

А географическое отделение? Вот уж откуда именно открывались пути-дороги по всей нашей необъятной стране.

Но я ничего этого даже и не знал. Михалыч, первый главный мой наставник по части охоты, рыбалки, никогда не говорил со мной о научной деятельности естествоиспытателей и географов. Думаю, что он и сам довольно туманно представлял все это.

А школа? Да разве до этого было нашим учителям? Им предстояло нелегкое дело передать нам за два года тот минимум школьных знаний, который мы должны были бы пройти в четыре года. А тут еще недостаток в учебниках; или случалось, что нельзя проводить уроки из-за отсутствия дров, керосина, из-за того, что подчас негде было достать фанеры, чтобы заколотить выбитые стекла окон.

Нужно вспомнить все это, вспомнить то трудное, голодное и холодное время, когда мы учились и не винить наших учителей за то, что большинство из нас вышло из школы не очень-то грамотными, а, наоборот, сказать им большое спасибо за то, что они все-таки, невзирая на все трудности, помогли нам встать в жизни на собственные ноги. Об общем научном кругозоре нечего было и думать.

Но очень многое, конечно, зависело и от самого себя. Те, кто уже раньше наметил, куда идти дальше, были счастливчики. Увы, я не попал в их число.