У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
Что я мог возразить против всего этого? Только одно: что Лева умный, а я дурак. Лева книжки читает, о всяких таких вещах думает, а я вот только рыбу ловлю да за зайцами охочусь.
Я молчал и думал: «Он умный, а я дурак. Ну и пусть, не всем же умными быть. А хорошо все-таки за зайчиками сходить, — мелькнула неожиданно веселая мысль. — Есть бог или нет, кто его там знает. Да и стоит ли об этом вообще думать, ведь все равно ничего не придумаешь. А все-таки интересно: Колька и Миша верят в бога или нет? А Михалыч верит?» Мне захотелось их спросить, очень захотелось. Но я тут же подумал, что это просто невозможно. Еще Михалыча туда-сюда. А уж Кольку! Да тот прямо на «ура»
Про все это, что пришло мне в голову, я Леве ничего не сказал, да и вообще говорить на эту тему и ему самому, видно, больше не хотелось. Мы заговорили совсем о другом — о школе. Лева жалел, что у нас совсем задаром проходит время. Так ведь и весь год пройдет, и другой, и третий… Как тогда будем в университет поступать? Теперь я с ним уже не спорил, конечно, он был прав. Не спорил я и потому, что в тайне души хорошо знал: исправить-то ничего не возможно, значит, хочешь не хочешь, а этот годок все равно погуляем!
Под конец пути, когда мы уже входили в город, Лева вдруг предложил:
— А давайте сами, одни заниматься.
— То есть как — сами, без учителей?
— Конечно. А что же тут особенного? Устроим кружок по самообразованию, книжки достанем и будем сами учиться.
— Да кто ж в этот кружок пойдет? — поинтересовался я.
— Ну, для начала хоть ты, я, Толя Латин…
— Толя Латин? — переспросил я.
— Ну да. Он мне недавно говорил, что хочет на художника дальше учиться, в академию поступить А как же в академию без средней школы-то?
— Конечно, конечно, — подтвердил я.
Но сам подумал: «Будет тебе Толька сам, без учителей, заниматься! Держи карман шире». Насчет себя я тоже не очень был уверен. Но мне не хотелось сразу разочаровывать Леву. Поэтому я сказал, что его идея с кружком очень интересна и ее надо как следует обдумать. На этом мы и простились.
В ГОСТЯХ У МАРГАРИТЫ ИВАНОВНЫ
Это случилось совершенно неожиданно. Мы с Левой возвращались вечером после какого-то школьного собрания и вдруг столкнулись на улице с Маргаритой Ивановной. Она была такая веселая, довольная, так вся и сияла.
— Вы откуда и куда бредете? — спросила нас.
Мы сказали, что из школы и домой.
— Идемте лучше ко мне в гости, — неожиданно предложила Маргарита Ивановна. — Я вас чаем с вареньем напою и сыграю что-нибудь хорошее, если захотите.
Мы с Левой украдкой переглянулись: идти или нет? Пойти, пожалуй, интересно, только как-то неловко: с чего вдруг?
— А у меня сегодня радость, — улыбаясь и как бы читая наши мысли, сказала Маргарита Ивановна. — Знаете, все мои голубки откуда-то домой вернулись.
— Вернулись, прилетели! — обрадовались и мы не меньше самой Маргариты Ивановны.
— Вернулись, вернулись, — расплываясь в счастливой улыбке, повторяла Маргарита Ивановна. — Сегодня утром просыпаюсь и понять ничего не могу: чудится мне, что где-то совсем рядом голуби воркуют. Какие голуби, откуда они взялись — голубятня-то пустая? «А вдруг…» — думаю и поверить сама себе боюсь. Все-таки вскочила с постели, выглянула в окно, а они, мои голубки-то, по крыше сарая возле голубятни разгуливают, носами в дверку стучат, просятся, чтобы их домой пустили. Не помню, как я оделась, во двор выскочила, и тут вдруг страх на меня напал: ну как они от дома отвыкли? Полезу на крышу в голубятню дверцу открыть, а они поднимутся и улетят. Ни жива ни мертва, а все-таки залезла. Ничего, сидят, только шеи вытянули, насторожились. Я за дверцу взялась, потихонечку открыла. Гляжу: все разом в голубятню. Заворковали, засуетились там, родному дому, видно, очень обрадовались.
— А вы нам их покажете? — спросил я.
— Покажу, конечно, покажу, — охотно согласилась Маргарита Ивановна.
— Тогда пошли? — предложил я Леве.
— Пошли, если зовут, — улыбнулся он.
И мы втроем свернули в боковую улицу.
Квартира у Маргариты Ивановны была очень миленькая. Одна комнатка и закуточек-кухонька. Но как все было уютно, чисто, хорошо! В комнатке у стены стояло старенькое пианино, а над ним висело много каких-то фотографий.
Пока Маргарита Ивановна зашла в кухню, чтобы поставить самоварчик, мы с Левой принялись рассматривать фотографии на стене. Там были какие-то пожилые люди — мужчины и женщины. А вот карточка какого-то совсем молодого военного.
— Прапорщик! — сказал Лева. — Видишь, на погонах одна звездочка.
— А как на Маргариту Ивановну похож! Посмотри-ка, прямо одно лицо. Только она толстая, а этот худой.
Лева в знак согласия кивнул головой.
— Должно быть, брат, — сказал он.
В это время в комнату с чашками в руках вошла сама Маргарита Ивановна.
— Фотографии разглядываете? — спросила она. — Это вот сын мой, офицером был.
— Почему был, а сейчас?.. — Я сказал и запнулся, невольно догадавшись.
— Да, да, — кивнула Маргарита Ивановна, — убили его. В первый же год войны погиб. — Она подошла к нам, тоже стала смотреть на карточку. — Андрюша его звали. Мы с ним тогда не здесь, в Ефремове жили. — Она помолчала, как бы вспоминая что-то, потом снова заговорила: — Помню, получила известие о его смерти, кажется, все в душе оборвалось. И жить незачем. Брожу по Ефремову и все жду: вот-вот его встречу. Может, думаю, купаться пошел или в лес за грибами. До того, ребятки, додумалась, чуть с ума не сошла. Уж один врач-старичок посоветовал: «Вы, Маргарита Ивановна, временно поезжайте куда-нибудь, чтобы от своих мыслей хоть немножко отключиться». А куда ехать, разве от самой себя уедешь куда-нибудь? Только тут, на мое счастье, предложили мне месяца на два в Чернь съездить. Какой-то помещик умер, жена в библиотеку книги пожертвовала, по музыке много книг и ноты разные. Вот меня и попросили поехать и разобраться во всем этом. Я думаю: и правда, съезжу-ка, хоть отвлекусь немного. Приехала, начала разбираться. Днем в библиотеке сижу, а вечером на речку отправляюсь. И до того мне ваша Чернь понравилась, что я и решила тут остаться. Сняла вот эту комнатенку и добро свое сюда из Ефремова перевезла. А какое у меня добро-то? Самое ценное — это инструмент. — Она кивнула головой в сторону пианино. — Инструмент да голуби. Очень Андрюша мой голубей любил, и почему-то именно белых. Андрюши-то давно уж и в живых нет. Зато я теперь вместо него этим делом занимаюсь, в память об Андрюше.
Я слушал Маргариту Ивановну, и вдруг мне стало все понятно: почему она, пожилая, толстая, а лазает по крыше и гоняет голубей да еще с мальчишками из-за них воюет. Стало понятно, почему она так огорчилась, когда все голуби враз пропали. Пропали-то, значит, не голуби, а последняя память о сыне. Голуби то его или их дети — все равно его детище, его хозяйство.
Мы с Левой попросили, чтобы Маргарита Ивановна слазила с нами на голубятню и показала своих питомцев. Она очень охотно согласилась. Вышли во двор, по узенькой лесенке поднялись на голубятню. Там было все так же чисто и аккуратно, как и в комнате самой Маргариты Ивановны. Голуби, сытые, прибранные, сидели парочками, изредка переговариваясь друг с другом.