У рыбацкого костра
Шрифт:
– Я знал, что ты придешь, - сказал он Атакши.
– Сын не уйдет от матери, когда она хмурится, - и показал на реку, по которой уже хлестал косой дождь.
Мельник провел ладонью по усам, и они вдруг стали черные, как агат.
– Ты тоже думаешь, что пойдет сель, Эрзуман?
– спросил Атакши, прячась от дождя под навесом.
– Хоть по приборам, хоть на глазок, - подмигнул мне мельник, - догадаться не трудно: после такой засухи помчится сейчас поток, потом одна грязь поползет. Как там с Черной речкой?
– Открыл я приток, придется
– Девчат тоже захватим, - кивнул мельник в сторону трех девушек, которые остановили жернова и собирались жарить на очаге нашу рыбу.
Мы уселись на самодельной скамье перед дверью и молча смотрели на бушующую реку. Она менялась на глазах. Белая пена стала желтой. Река словно вздыбилась и бросилась на прибрежные кусты. Зубчатая ее поверхность дрожала от сильного ветра и дождя. Над нашими головами отрывисто, звонко, с треском ударил гром. Мы поспешили спрятаться в мрачном зале, куда еле проступал свет в этот хмурый час.
Атакши распахнул дверь и изменился в лице. Река сделалась черной, как влажная земля. И из этой страшной воды иногда вылетали над порогом бешено мчавшиеся с верховьев круглые камни, и падали на дно, раскидывая грязные брызги.
– Песок пошел или грязь?
– спросил мельник.
Атакши вышел на берег, зачерпнул воду ладонью.
– Песка совсем мало, - крикнул он.
– Сейчас надвинется черная чума.
Он вернулся к нам и сел скрестя ноги. Но чашку с чаем не взял, прислушался и - вскочил.
Река, только что бушевавшая в берегах, вдруг затихла, и мне показалось, что я оглох.
С мельником мы выбежали вслед за Атакши к берегу. На реке не было ни волн, ни брызг. Вода ушла. Во всю ширь фарватера ползла теперь только липкая, черная грязь, и где-то в ней гремели камни. Страшная картина: будто неведомая сила тянет по булыжникам широкий и длинный, грязный палас.
– Конец всему живому!
– горько сказал Атакши.
– Глядите, как гибнет рыба!
Не забыть мне этих минут! То здесь, то там, поднимая головы из липкой грязи, рыбы жадно глотали воздух и снова опускались в кашу ила и грязи. Иногда усачи и форели не проваливались на дно и казались торчащими из грязи сучьями или палками.
– Забирай девчат, пусть возьмут ведра, корзины, пошли, пока нет воды!
– сказал Атакши мельнику и засучил штаны выше колен.
Мы спустились метров триста и вышли на равнину, где река, вырываясь из теснин, загрязнила широкую пойму.
Грязь разлилась здесь невысоким слоем - в две пяди, и в ней торчали живые «палки» или виднелись еле заметные ямки.
Атакши и Эрзуман начали собирать рыбу, я с девушками относил к берегу корзины и ведра, наполненные усачами и форелями. Среди них виднелись и небольшие лососи.
– Быстрее к Черной речке!
– скомандовал Атакши, подхватывая две последние корзины с рыбой.
В устье речки вода была почти светлая, и многие рыбы, прочистив жабры, поднялись по ней выше щита, который еще в незапамятные времена построили дагестанские рыбаки. А уснувшую рыбу девушки сложили
Когда мы пошли в обход по пойме еще раз, из села прибежали мальчишки. Атакши и их заставил промывать рыбу в Черной речке и выпустить живую.
Со всех соседних скал слетелись к пойме орлы, вороны, сороки и даже оляпки и начали подбирать рыбу, валявшуюся в липкой жиже. А в самой Черной речке, когда Атакши закрыл щит, прыгали и плескались форели, как в большом пруду.
Вечерело. Мельник с девушками ушел молоть зерно. Я потянулся за ребятами в село, неся тяжелую сумку, в которой лежали отборные усачи и один лосось. Атакши остался у Черной речки. Он сказал мне на прощанье:
– Зайди к сыну, пусть ружье принесет и вот эту рыбу захватит.
– Что ж, и ночевать тут будешь?
– спросил я.
– Придется. До утра река не осветлится, а в Черной речке у рыбы много врагов. Чуть стемнеет, заскулят, зашумят по всем зарослям лисицы и шакалы, волки и рыси. Нужен глаз да глаз. А я просижу ночь - будем все с рыбой.
Я шел домой и думал, что плохо знаю «речного человека», действительно доброго и чистого душой.
И, просыпаясь ночью, думал о нем: горное эхо далеко разносило выстрелы Атакши. За всех нас он один не спал в эту ночь и пугал зверей у истоков Черной речки в пойме бурного Самура…
‹№ 13, 1959)
Ахты, Дагестанская АССР
Авторизованный перевод с лезгинского Вл. Архангельского
Евг. Пермяк
Балкунчик
В Крыму, между поселками Планерское и Щебетовка, перегородили плотиной балку, и получился отличный ставок. Прослышав, что в этом водоеме водится рыба, мы отправились попытать счастье. Беседуя о том о семи и, конечно, о крупной рыбе, мы дошли до ставка. Тишина. Ни души… Некому даже задать обычные вопросы: как клюет, на что берет и какая водится рыба.
Вдруг в кустах мелькнула полосатая тельняшка.
– Здравствуйте, товарищ капитан, - окликнул мой спутник паренька лет двенадцати.
– Здравствуйте, - ответил тот.
Познакомились. Отрекомендовались друг другу. Он назвался временным помощником пастуха.
– В каникулы дяде помогаю скот пасти, да вот рыбачу.
– И удачно?
– спросил мой товарищ.
– Еще бы. Тут рыбу не переловишь.
– А какая здесь рыба?
– Балкунчики, - ответил мальчик.
– Балкончики?
– переспросил я.
– Да. Жирные-прежирные балкуны. Даже на чистой воде жарить можно.
Мы переглянулись. Ни один из нас не только не видал рыбы с таким названием, но и не слыхал о ней. А сознаться не хотелось. Рыбачья гордость не позволяла. Тогда мы пошли в обход. Мой товарищ спросил: