У смерти два лица
Шрифт:
— Она говорит, что мне не следовало говорить с полицейскими без мамы. И без нее.
Кейли вздыхает так громко, что Анне кажется, будто ее дыхание вырывается из трубки.
— Что ж, думаю, теперь уже слишком поздно.
В конце зала женщина-охранник движением подбородка привлекает внимание Анны и похлопывает кончиками пальцев по запястью: закругляйтесь!
— Мне пора.
— Скажи им, пусть перестанут крутиться возле моего дома. Ты же сама понимаешь, Анна Чикко-ни, что ничего хорошего из этого не выйдет.
— Мне в самом деле пора.
— Что тебе точно пора, так это привести свою голову в порядок. Скажи им, что ошиблась.
Но Анна и в самом деле это сделала. Как еще объяснить то, что она помнит о Херрон-Миллс, о Зоуи? Она не уверена в том, что это действительно было убийство по неосторожности. Насколько помнит она, это больше походило на несчастный случай. Но ей сказали, что Зоуи вообще не пила — не могла из-за тех лекарств, которые принимала. Так что, должно быть, это Анна споила ее тем вечером. Анна оказала плохое влияние. Анна вела себя неосторожно. Это было так похоже на того человека, каким она была. Каким она была с Кейли.
Женщина-охранник идет в ее сторону Анна кладет трубку на рычаг, даже не попрощавшись.
— Прошу прощения, — вежливо начинает она. — Я просила внести изменения в список разрешенных посетителей. Вы не знаете, его утвердили?
— Нельзя добавлять никого, кроме членов семьи, — охранница выводит Анну из телефонной будки. — Ты знаешь правила.
— Но Обри сказала, что в «Тропах» могут сделать исключение, поскольку из семьи у меня только мама, а она не может…
— Обратись в администрацию, милочка, — она жестом подзывает следующую по очереди заключенную. — Дальше!
5. ТОГДА. Июнь
Херрон-Миллс, Нью-Йорк
На третий вечер в Кловелли-коттедж сразу же после ужина я устраиваюсь у бассейна с альбомом и угольными карандашами. Пока еще светло, я хочу зарисовать, как вода, чернильно-темная и таинственная, словно растворяется в окружающем пейзаже. Сначала я рисую бассейн, потом — буйную растительность за ним, тонкие перья травы, раскинувшиеся веером вдоль плотно сомкнутого строя безупречно постриженных деревьев. У меня с собой есть акварельные карандаши и немного масляных красок. Возможно, сделав несколько набросков, я попробую поиграть с серебристыми и темно-синими цветами бассейна, изумрудной и лавровой зеленью лужайки, мягкой бирюзой неба с первыми прожилками оранжевого и розового, растекающимися, словно подтаявший щербет.
Темнеет слишком быстро. К половине девятого освещение бассейна заливает дворик ярким желтым светом, и за его границей все окутывает чернота. У меня першит в горле, и я пытаюсь откашляться, прикрыв рот согнутой рукой, но становится только хуже. Поздние летние вечера означают темные бары, в которых кондиционеры не справляются с жаром тел. Долгие прогулки со Старр и Кейли по никогда не пустующим пляжам, во время которых мир вокруг казался тусклым и невыразительным из-за принятых таблеток. Неловкие пьяные свидания, последующие рассказы о которых были куца интереснее, чем сами встречи. Летом не сидится на месте. Мне не хочется возвращаться в Бруклин. Во всяком случае, не очень хочется. Но я не знаю, чем занять себя вне работы. Вчера вечером, когда на небе появились звезды, я принялась разбирать чемодан, чтобы убить время. Но сегодня я уже полностью устроилась в гостевом домике у бассейна, а ложиться спать раньше чем часа через три было бы неразумно.
Войдя внутрь, я кладу альбом на столик у окна и задумываюсь, не стоило ли все же попросить комнату в основном доме. Этот домик по размеру такой же, как квартира, в которой мы живем с мамой в Бей-Ридж, и мне нравится возможность уединиться, но здесь даже слишком тихо. Я выскальзываю из респектабельного сарафана номер три и натягиваю привычные
Я откапываю телефон и какое-то время сижу в онлайн-магазине одежды в поисках платьев с карманами, потом листаю «Инстаграм» с последними новостями о лете в Южном Бруклине, о вечеринках, которые я пропускаю, о куда более шумных пляжах с более пестрыми толпами загорающих, чем по большей части белая и обеспеченная публика на главном пляже в Херрон-Миллс. На одной из фотографий Майк хватает Кейли, и ее волосы выделяются золотыми прядями на фоне его загоревших до бронзы рук. На другой Кейли стоит на крыльце своего дома с Виком, нашим школьным приятелем, и Вандой, еще одной девчонкой, с которой мы иногда гуляем.
Я захожу на страничку Старр, чтобы посмотреть, не разместила ли она чего-нибудь нового, но там ничего нет. Хотя не сказать, чтобы и в Бруклине она активно что-то постила. Затем открываю «Мессенджер», где мы обычно переписывались, чтобы отправить ей короткое сообщение. Я ни разу не делала этого с весны. Было больно узнать, что она свалила из города, не попрощавшись. Она рассказала о своих планах Кейли с Майком, а я, видимо, не заслужила. Теперь она и на сообщения не отвечает.
Я говорю себе, что в этом нет ничего личного, что она получила возможность начать все с нуля, которую сейчас ищу я сама. Вместе нам было весело, но я знаю, что в Бруклине ей жилось несладко. Двадцать два года, без образования, дерьмовая работенка официантки в круглосуточной забегаловке на Брайтон-Бич. Полный разрыв с ультраконсервативной семьей в Аризоне, череда приятелей, которые никогда не задерживались надолго. Ей всегда нравились мультфильмы Диснея. Я убеждаю себя, что дело не во мне.
К девяти часам мной окончательно овладела скука. Пальцы скользили по экрану, не терпелось открыть сообщения и написать Кейли. Телефон весь день нарочито молчал. Не то Кейли сдалась, не то решила отплатить мне той же монетой. Зная мою лучшую подругу, скорее последнее.
Я кладу телефон экраном вниз на подушку и надеваю худи. Потом поливаю ноги спреем от комаров, беру из стеклянной чаши на кухне один из маленьких фонариков и отправляюсь в ночь.
Прогулка под звездами по территории Кловелли-коттеджа оказалась на удивление короткой. Наверное, Том был прав, и две целых две десятых акра — это не так много, как кажется сначала. Я иду вдоль самой линии деревьев, обходя бассейн, прохожу мимо отдельно стоящего гаража и журчащего фонтана, направляясь к теннисному корту. Но, оказавшись там, никак не могу сообразить, где включается свет, а ракетки, похоже, закрыты в сарае.
Я отказываюсь от идеи в одиночестве поколотить по мячам, пытаясь послать их хотя бы в сторону сетки, и вместо этого бреду по щебенке, которой засыпан подъезд к дому, в сторону дороги. Светодиодный фонарик бросает узкий белый луч на кусты, мимо которых я прохожу. По словам Эмилии, это азалии. Их розовые цветки трепещут на ветру, и от их призрачного мерцания меня бросает в дрожь, хотя вокруг еще тепло. Я застегиваю худи по самое горло.
Выйдя на Линден-лейн, думаю повернуть направо, чтобы поглядеть на дома дальше по улице, мимо которых мы с Томом не проезжали. Но вместо этого ноги несут меня к соседнему Уиндермеру и его полузаброшенному участку. Оказавшись у кованых чугунных въездных ворот с увитыми плющом перекладинами, спиралями и завитушками, я тут же обращаю внимание на то, насколько ближе этот дом стоит к дороге, чем Кловелли-коттедж или другие, более новые дома в Херрон-Миллс. Отсюда, с узкой полоски проезда, не полностью закрытой буйной растительностью изгороди, я могу хорошо разглядеть Уиндермер через просветы в воротах.