У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
Илья Караблут-младший выпятил грудь и напряг белый кадык.
— Тебе, Терентий, следовало бы как следует губы утереть, прежде чем со мною разговоры разговаривать. Уйди с глаз, пока не велел слугам бросить тебя в овраг. Ну-ка, ступайте прочь по вашим халупам; некогда мне с вами тут толковать!
— Погоди-ка, боярин, — заупрямился коренастый Терентий, — не шутки пришли шутить. Держи перед народом ответ — за все твои злые дела. Дошел нож до кости — не станем мы более терпеть!
Илья Караблут спустился на две ступеньки в сторону наглеца и толкнул его грудью. Терентий не стал отступать. Пригнувшись, он боднул боярина головой в живот, схватил его и, изловчившись, швырнул через плечо на землю. Потом схватил висевшую на гвозде на столбе веранды толстую
Крестьяне разразились хохотом, свистом и гиканьем. Смеялись мужики, бабы и дети. Негаданная радость была им наградой за долгие муки, их маленькой местью. Многие кричали:
— Всыпь-ка ему, Терентий, всыпь ему за меня тоже! Дай ему, забери его ляд! Расшевели, чтоб запомнил!
Но из толпы внезапно вывернулся чернявый парень с сапой в руке. Он бросился вперед, и лезвие сапы легко погрузилось в череп боярина.
— Проклятый зверь! — осклабился парень, бросив свое орудие возле окровавленного тела, и кинулся к конюшням.
Новый поворот дела застал толпу во дворе врасплох. Люди бросились кто куда, разбегаясь по дорогам и садам, крича, причитая и проклиная.
— Поляна «Чертова кляча» самим атаманом избрана, — пояснил Ион Кожокару. — Если влезть на вон то дерево — увидишь весь Оргеев с окрестными шляхами. Атаман поставил надежную стражу с шести сторон. Если появится опасность — турецкий отряд, чета государевых ратников или кто-нибудь еще, — стража запалит сухое сено. Дозорный на поляне увидит знак и затрубит в рог. И атаман поднимет на ноги ребят. Тю-тю, — спохватился он, — чего я распустил язык! Государевы воины прознают наши тайны... А вот мы и приехали. Подождите в тени, пока атаман не позовет к себе.
Подав своим людям знак к отдыху, Кожокару отодвинул полость прикрывавшую вход в шатер, и скрылся внутри.
Трава вокруг атаманского шатра была примята бесчисленными сапогами. Местами в чаще виднелись другие шатры, поставленные, по всем признакам, не так давно; углубления, появившиеся при забивке колышков, едва успели подсохнуть. В глубине поляны можно было заметить ряды вешалок; на них разбойники развешивали свое платье, когда донимала жара. «Много уж их должно быть, если понадобилось столько вешалок! — думал Георгицэ. — Но где же тогда они сами, не слышно ведь никого!»
Из палатки вышли четверо ярых силачей. Звеня шпорами, они заспешили прочь и исчезли в лесной чаще. Потом появился сам атаман Константин Лупашку. Гайдук был весел, шагал уверенно и твердо. Расстегнутый кафтан то сходился, то распахивался на широкой, могучей груди.
— Добро пожаловать в наши палаты! — сказал он. — С приездом тебя, капитан Георгицэ, старый знакомый, хе-хе! Рад видеть также почтенного Костаке Фэуряну из Малой Сосны. А это сукин сын, по прозвищу мастер Маня, разлучивший меня с добрым другом моим, с Маковеем Бэдикой? Но не будем вспоминать, сам бог прощает грешников, тем более — мы, люди... Прошу, прошу в мой шатер. Неволей пожаловали или волей, вы все-таки мои гости.
В середине атаманова шатра стоял стол из толстых досок, приколоченных к узловатым столбам. Вместо стульев — толстые чурбаны. Ковром служила густая зеленая трава, наполнявшая воздух свежим ароматом. На столбе в середине висело оружие: сабли, пистолеты, луки, ятаганы и ружья.
Атаман усадил гостей. Подтянул к столу бочонок с толстыми дубовыми ободьями. Поставил перед каждым по деревянной чарке, налил красного вина. Затем пригласил:
— Испейте глоток. И на душе спокойнее станет, и силы прибавится.
Костаке Фэуряну дернул плечом: его волнение не могло улечься от хмельной чарки.
— Благодарим, Лупашку, за честь, — произнес он четко. — Только лучше бы тебе не баловать нас угощением, а кое о чем рассказать, да и помочь, ежели
Константин Лупашку усмехнулся.
— Много здравия вашим милостям, и пусть сопутствует вам удача, как до сей поры. Кара-Мехмед, по-моему, не станет ныне читать письма от его милости князя, ибо гневается на него безмерно. Хотя вы и государевы советники, а не ведаете еще того, что московские рати переходят границу и направляются к столице, а государь готовится встретить бригадира Кропота как самого дорогого гостя. И вся Земля Молдавская восстала супротив османских живоглотов. И наше гайдуцкое войско тоже, соединившись с резешами и мужиками сердара Донича, протягивает руку российским воинам. К середине дня выступаем и мы — на соединение с ними. Что выкатили глаза? Ха-ха-ха! Московский царь направил к нам через Польшу и Украину искусных генералов и прибывает самолично, дабы хорошенько ударить османа под дых... — Константин Лупашку хлебнул из чарки — чуть-чуть, чтобы освежить уста, и продолжал уже потише: — Так что на Кара-Мехмеда надежды мало. А Ибрагима-эффенди мои ребята поймали и привезли в мешке. И дочка твоя, милостивый пане Костаке, невредима и здорова. Только позавчера ночью и пробудилась. Я поселил ее у одной женки в городе, чтобы кормила ее и заботилась. А давеча послал своих ребят — доставить ее к вам. Хорошей будет женой для капитана Георгицэ. И я тому, поверьте, рад от души... А ну, разверни-ка вон ту торбу, — обратился он к Иону Кожокару, указывая на плотный ком полотна, лежавший в углу шатра.
Кожокару тронул конопляную ткань острием ятагана. С отвращением развязал мешок и вынул из него нечто большое и бесформенное с виду. Это была голова Ибрагима-эффенди.
— Вот оно, то, что вы искали, — похвастал атаман. — Мы судили его сами правым гайдуцким судом. И сохранили башку — пошлем ее султану вместо дани. Клади ее на место, Ион, да вышвырни торбу вон, чтобы не воняла в шатре.
На поляне послышался конский топот. Кто-то торопливо соскочил с седла. В шатер вбежал потный покрытый дорожной пылью юноша. Заломленная набок кушма молодого гайдука держалась на одном ухе, и казалось чудом, что не падает на землю.
— Еще: письмо перехвачено, атаман, — объявил он, тяжело дыша. — Гонец не дался живьем, и мы не узнали его имени...
Константин Лупашку взял конверт, перевязанный бечевкой, и паренек тут же вышел. Сорвав печати, атаман долго читал по складам. Но вдруг, разразившись громким смехом, протянул листок капитану Георгицэ:
— Возьми-ка! И для тебя здесь кое-что есть!
С отвращением Георгицэ прочел:
«Высокородному господину нашему, защитнику, охранителю нашему от зла! Пишем тебе мы, Костаке Лупул, великий ворник Нижней Земли, покорнейший и недостойнейший раб пресветлого и великого визиря, письмо с превеликим страхом и безграничной надеждой. Да ведаешь ты, пресветлый, что есть у меня во всех местах надежные соглядатаи, способные связывать и развязывать, закрывать и раскрывать, соединять и разъединять. Да будет тебе еще ведомо, несравненный, что Дмитрий Кантемир-воевода коварен и неверен. Сей Дмитрий-воевода подобен ласковому коту, коий мурлычет сладко, но царапает до крови. Ибо Дмитрий-воевода не следует повелениям твоей мудрости, но, оставаясь телом у нас, душой давно обретается в Москве, у царя Петра, коему запродался, подобно Иуде. И побуждает нас различными хитростями предаться тоже варварам. И ругает нас, и проклинает, и грозится подставить наши шеи под нож, если будем медлить и не последуем за ним. И поскольку государь он жестокий и безжалостный, обретаемся великой тревоге о животах наших, страшась разграбления земли нашей.