У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Доброе утро, бабонька! — сказал Ион Кожокару, едва сдерживая норовистого коня.
Женщина не пошевелилась. Чуя недоброе, Кожокару соскочил с коня, бросив поводья Никоарэ. Ощупал лицо незнакомки. Обнажил голову и перекрестился.
— Мертва, — сказал он.
Коней отвели пониже и привязали. Вынули из седельных сум небольшие лопаты.
— Кто ее знает, куда она шла, — проговорил Быткэ. — Голод уморил ее, не иначе. Похороним хотя бы по-человечески бедняжку.
Гайдуки в молчании приготовили незнакомой путнице последнее прибежище. Кожокару приблизился к ней и развязал шаль.
— Братцы! У нее здесь дитя! — крикнул он
Гайдук осторожно высвободил ребенка из застывших объятий матери. Разорвал зубами шнурок, скреплявший пеленки.
— Он жив! — сообщил Ион.
Все сгрудились вокруг, торопясь быть свидетелями чуда. Младенец задвигал ручонками, раскрыл ротик. Ему было не более двух или трех месяцев от роду.
— Гайдук! — обрадовался парень по прозвищу Быткэ. — Дай-ка его мне, Кожокару, поцелую его в пупок. И плюнете мне в глаза, если он после такого не проживет сотню лет!
Быткэ стащил с себя льняную сорочку. Разорвал ее на одинаковые полосы для пеленок. Прижал к груди младенца, согревая его дыханием. Потом взял свою торбу и присел за кустами и зарослями лободы. Гайдуки предали между тем несчастную путницу земле. Воткнули в головах могилы дубовый крест. И тогда послышался писклявый плач, а следом — довольный смех Быткэ. Гайдук забыл о покойнице: росток жизни в его руках не оставлял уже места для грусти.
Младенец зашелся в крике, видимо — от голода. Быткэ пытался дать ему пережеванный малай; дитя, однако, выталкивало его обратно язычком. Надо было добыть хотя бы капельку молока.
Отряд погнал без жалости коней. Люди смотрели, не покажется ли где стадо коров или овец, какое-нибудь поселение. «Вот оно как, — думал Костаке Фэуряну, — есть, оказывается, и у разбойников божий страх и свои законы. Только какой вражий дух толкает их против государевой власти? Что вынуждает их оставлять свои дома, близких и родичей и жить вот так, подобно лешим, среди кодр? Благодаря чему они объединяются, защищают друг друга и никого не страшатся? Какой бог хранит их и подает помощь, ожесточает или смягчает их сердца, бережет их от гибели и недугов?..»
Завидев в долинке кучку белых домиков и халуп, лесные братья торопливо свернули к ней.
— Здесь живет мой двоюродный брат, — сказал Быткэ. — Попрошу его присмотреть за сорванцом, пока чуток не взрастет. Потом займусь им сам, как смогу. Эге, братцы, из такого вырастет славный разбойник...
Ион Кожокару повел отряд по сельской дороге, огороженной с двух сторон высокими, обмазанными глиной, плетнями. Вскоре пришлось остановиться: навстречу двигалась похоронная процессия. Гайдукам, только что похоронившим человека, такая встреча не показалась странной. Люди, по обычаю, шествовали неторопливо; над толпой возвышались хоругви и золоченые кресты. Священник в облачении истово размахивал кадилом. Женщины в черных платьях и накидках оставляли в пыли дороги на салфетках милостыню на помин души покойника. Другие, тоже в трауре, несли подносы со сладостями, кренделями и фруктами. Два мужика держали носилки с гробиком, покрытым цветами. Было видно личико усопшего — малого дитяти. Мать покойного рвала на себе волосы и причитала, изливая, казалось, свое горе на всю вселенную.
Гайдуки оцепенели, зажав под мышками кушмы. Процессия проследовала к погосту.
— Погодим маленько, — сказал Ион Кожокару. — Я видел в толпе Терентия Кеяну, старого друга. Он укрыл меня как-то от потеры [78] ...
В
78
Стража, полиция в Молдавии XVII, XVIII вв.
79
Возок (молд.).
Толпа повалила назад с погоста. Однако, к удивлению гайдуков, люди не стали расходиться по домам. Вначале все сгрудились подле двух распятий у ворот кладбища; затем молча направились к нижнему мосту, выламывая из плетней колья, вынося из сараев сапы, топоры, вилы и цепи. Терентий Кеяну, коренастый мужик в постолах, шагал хмуро, с пустыми руками. На повороте дороги он замедлил шаг, узнав Иона Кожокару.
— Кровью залились сердца, брат Ион, — сказал он. — Нынче дошли до меня слова твоей милости о том, что наша надежда — в силе наших рук. Сделайте милость, подождите, пока справим поминки. После этого я уйду с вами.
И двинулся вслед за толпой, миновавшей уже мост над сельским оврагом. Гайдуки тронули коней за всеми.
Чем ближе подходили они к боярской усадьбе, тем больше становилась толпа крестьян. Мужики выходили из домов, неся колья и вилы. Ввалились без робости на широкий двор. Лопоухие псы, злющие из злющих, скуля, попрятались по углам. Из-за углов в страхе выглядывала челядь. Только один хлипкий старичонка, простоватый старый конюх, сидя на камне, спокойно взирал на пришельцев. Старец знал, что взять с него нечего, да и по голове такого бить грешно.
— Дедушка! Извести-ка пана, пожаловали, мол, гости!
Старец, семеня, поднялся по ступенькам и скрылся в доме. Но тут же вернулся и буркнул:
— Сейчас выйдет.
И действительно, немедля явился сам Илья Караблут-младший, мужчина лет тридцати, осанистый и плечистый. На нем был новый роскошный наряд с золотыми цепочками и изумрудными застежками. Пан был весел, глядел дружелюбно. Уперев в бока руки, он важно спросил с высоты:
— Чего вам, мужики?
Толпа заколебалась. Задние стали перешептываться. Все знали, зачем пришли, но не привыкли заявлять громко о своих нуждах и требовать панов к ответу.
— Чего вам? — повторил Илья Караблут-младший. — Делать, что ли, нечего? Или зачесалась шкура и ищете, кто бы ее вздрючил?
Терентий Кеяну выступил вперед.
— Ты спрашиваешь, чего нам надобно от твоей милости, пане Илья? Пришли мы к тебе кое о чем спросить. Разве не работаем мы на твою милость не щадя сил? Не трудимся зимой и летом, и кормим твою милость, и множим твои богатства? А поскольку работаем для твоей милости честно и покорствуем во всем, за что чинишь нам зло? За что губишь детей наших? Ибо, если погубишь ты их, что еще останется нам? Или, думаешь ты, нет в нас души? Скажи-ка, милостивый пан, как по-твоему, есть в нас христианская душа или нет?