У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

И все-таки однажды утром, когда логофет послал его с каким-то поручением к княгине, он увидел княжну, стоявшую на коленях перед окованным золотом образом пречистой девы...

Николай опустился на колени перед образом рядом с Руксандой. Княжна улыбнулась ему — как старому другу, как брату. И продолжала шептать молитву. И он сказал — словно сочувствуя, словно желая защитить ее от несчастья:

— Выходишь за Тимуша?

Она бросила ему молниеносный взгляд: казалось, в ту минуту княжна еле сдерживала смех. И ответила:

— Пойди ты к отцу, посватай меня.

Николай окаменел: кто он, чтобы осмелиться просить ее руки?..

Что

может ударить больнее, чем насмешка той, кого любишь?

И в тот же миг, так же мгновенно, она разразилась слезами. И съежилась, словно охваченная смертной судорогой. Все рушилось вокруг, гибло, рассыпалось в прах, и он сразу ее простил: чего стоила ее невольная насмешка, его страдание в сравнении с неизвестностью и испытаниями, которые ожидали ее?

Когда она немного успокоилась и вытерла слезы платочком, он наклонился и поцеловал ей руку. Руксанда не отняла ее, не посмотрела на него свысока. Несмело коснувшись пальцами его виска, княжна прошептала:

— Что поделаешь?.. Отец призвал меня к себе и сказал: «Княжна! Всемилостивый господь в неисповедимом своем провидении послал нам сватов от такого-то и такого-то... И мы с княгиней нашей Екатериной спрашиваем тебя: по своей ли воле пойдешь за Тимуша, противу ли воли?» Хороший вопрос, не правда ли, — по воле или против нее? «Горе мне, государь и отец, — ответила я, — как могу решать в таком деле я, мало разумеющая в делах политики?.. И что могу ответить: если не видела этого человека даже краешком глаза?» — «Ты его увидишь», — сказал отец. Ничего не поделаешь, такова судьба наша, дочерей княжьих, быть унесенными волнами жизни за тридевять морей и земель, — ибо державные интересы безмерно выше всего прочего на свете. Но всякое может быть, — вздохнула она опять. — Порой может встретиться человек достойный, способный и понравиться... Если и не сразу, полюбишь после... Привыкнешь к его семье, земле, языку, обычаям, — и все это станет тебе близким... Он будет миловать тебя, оберегать; ты родишь ему деток... В мире все в свое время обретает ясность, Николай, устраивается... Может, там суждено мне найти счастье?..

Пытливо взглянув опять на икону, княжна добавила шепотом:

— Отец сзывает гостей на свадьбу... Завтра мой суженый будет здесь... Все пропало, все пропало...

— Все пропало? — отозвался он.

— Разве не так? Если нет, скажи, как мне быть?

— Знала бы ты, как тяжко мне сейчас... Сказать, что думаю, — преступление; не сказать — преступление вдвойне...

— Почему?

— Потому что я тебя люблю... И если посоветую отвергнуть Тимуша, ты подумаешь, что делаю это ради себя. Если же не скажу такого, — не уберегу тебя от злой доли.

— От злой доли? — она, казалось, не понимала значения этих слов. И, помедлив, решительно потребовала: — Говори.

— Завещано свыше: жизнь человека принадлежит человеку самому — ему и всевышнему творцу. Сегодня я еще недостоин просить тебя у государя нашего в жены. Ни я, ни отец мой, боярин Гавриил. Но завтра смогу на это решиться.

— Настанет ли когда-нибудь это завтра? — вздохнула княжна.

— С другой же стороны, обычай земли нашей не дозволяет родителям принуждать детей к браку противу их воли.

— Даже воеводе?

— Даже самому воеводе.

Княжна с сожалением улыбнулась.

— Отец приглашает гостей на свадьбу, — повторила она.

— Если на помолвке ты скажешь «нет», Тимуш отправится восвояси с позором.

— Если он будет мне противен, я скажу «нет».

— Князь будет просить

тебя одуматься.

— Буду повторять: нет и нет!

— Князь пригрозит тебе суровой карой.

— Буду стоять на своем.

— Государь станет морить тебя голодом в темнице.

— Я скажу ему: умру молодой, но согласия не дам.

Ее покатые плечи напряглись, как перед смертным боем. И в потоке слез, пролившемся снова из ее глаз, опять отразился безмерный хаос, царивший до начала времен — до отделения земли от небес, воды от суши, до прояснения сущего, разделения света и тени. Богородица в ореоле славы с любовью кормила грудью младенца.

Затем состоялись смотрины.

Господарь восседал в кресле. На нем была пурпурная мантия, расшитая золотыми пчелками. По одной стороне зала, опираясь на посохи, расселись на стульях бояре в праздничном платье. Вдоль другой стены заняла места свита жениха — полковники и кошевые, одни — старые и насупленные, другие — молодые, с виду задиристые. Воевода приветствовал их словами: «Добро пожаловать, дорогие гости!». Прибывшие ответили поклоном. Затем все сели, только Тимуш оставался на ногах. Обменялись обрывками фраз, расцвеченными улыбками, знаками вежливости и поклонами; а более всего слов было сказано великим логофетом Георге Штефаном и старостой-дружкой Тимуша Виховским, бодрым старцем с длинными, закрученными усами.

— Пусть войдет дочь наша Руксанда! — повелел, наконец, государь.

Двери широко распахнулись. Меж выстроившихся по обе стороны двери апродов в зал скорее вплыла, чем вступила княжна. Руксанда была в сиреневом платье, перетянутом поясом в золоте и рубинах, в шапочке с диадемой, жемчужном ожерелье и сережках с драгоценными камнями. Возле приготовленного для нее кресла она остановилась. Княжна выглядела настоящей, уверенной в себе владычицей. Даже внушавший всем страх Василе-воевода Лупу ждал ее слова. Умная княжеская дочь понимала значение происходившего, помнила настоятельные советы старших — как ей себя вести, какие церемониальные правила соблюдать, как отвечать на вопросы, имея в виду, что благовоспитанная и благородная девица на смотрины должна явиться с робостью и страхом. Собралась было опуститься в кресло. Но тут что-то произошло. Руксанда тряхнула головой, обвела взглядом молдавских бояр и казачьих сватов, смотревших на нее с серьезной решимостью неподатливых негоциантов; наконец, кинув в сторону остававшегося стоять незнакомца, обратилась к воеводе:

— Это он?

Вопрос был столь неожиданным, но задан с такой благожелательностью и простотой, что все боярство качнулось с ропотом восхищения.

Василе-воевода вначале воззрился на Руксанду с удивлением, с некоторым даже испугом: ему довелось уже слышать, что иные девицы позволяют себе на смотринах неожиданные выходки, но такое не должно ведь было непременно случиться с княжеским чадом, тем более — его родной дочерью. Тем не менее, князь со снисходительностью любящего отца ответил в том же тоне, не предусмотренном никаким ритуалом:

— Это он.

Княжна повернулась всем гибким станом к молодому человеку. Юноша был не весьма высок, зато крепок, широкоплеч, смугл и усат, с лицом, немного тронутым оспой. На нем был кирпично-красный кунтуш, алые шаровары, сафьяновые сапоги и роскошная мантия рубинового цвета, очень шедшая ему и придававшая ему вид сказочного принца. Тимуш глядел на княжну неотрывно, будто боясь, что она убежит.

Оценивающе оглядев его с головы до ног, Руксанда, к изумлению бояр, заговорила снова: