Убийца Шута
Шрифт:
– А вот и мы, - объявил мой отец, как только мы вошли. Он хорошо контролировал свой голос. Он звучал доброжелательно и радостно по случаю того, что все мы здесь собрались.
Он усадил меня по правую руку, будто я была мамой, отодвинув для меня стул, и придвинул его, как только я уселась. Шун оказалась справа от меня, а Риддл слева от него. Ее волосы были заколоты, а платье выглядело так, будто она ожидала встретить в нашей столовой королеву. Ее лицо было чистым, но холодная вода не смогла обелить ее покрасневшие глаза. Она плакала. Риддл выглядел так, будто сам хотел плакать, но вместо этого на его лице замерла кривая улыбка.
Как только мы расселись, мой отец
– Ты не обнаружил другие следы незнакомки?
– Я говорил тебе, Шун, она ушла. Это была обычная раненная путешественница, не более того. Очевидно, что даже здесь она не ощущала себя в безопасности, и, как только смогла снова двигаться, она ушла.
Двое незнакомых мужчин вошли в комнату с подносами. Я посмотрела на своего отца. Он улыбнулся мне. Они разложили для нас суп и хлеб, а затем отступили.
– Кор, Джет, спасибо.
Как только мой отец отдал приказ, они поклонились и отправились на кухню. Я в ужасе взглянула на него.
– Я нанял еще персонал, Пчелка. На этот раз мы устроим здесь все правильно. Ты скоро с ними познакомишься и привыкнешь к ним. Это двоюродные братья мужа Тавии, у них хорошие рекомендации.
Я кивнула, но все-еще была недовольна. Еду подавали поэтапно, отец был осторожен в разговоре с Риддлом и Шун, будто разговор был чем-то таким, что он должен был делить с присутствующими поровну. Он поинтересовался у Шун, подошла ли ей комната, которую она сейчас занимала. Она сухо ответила, что все прекрасно. Он спросил Риддла, как он находит суп, и Риддл ответил, что суп так хорош, как и тот, что подают в Баккипе. На протяжении всей трапезы, Риддл говорил только о самых очевидных вещах. Не усилится ли снег к завтрашнему дню? Мой отец надеялся, что снега будет меньше, чем в прошлом году. Риддл сказал, что было бы неплохо, если бы снег не был таким глубоким, как в прошлом году. Нравится ли Шун верховая езда? Было несколько узких тропинок для езды в Ивовом лесу, и мой отец полагал, что у нее прекрасная лошадь. Возможно, она хотела бы немного исследовать Ивовый Лес завтра?
Риддл спросил, использует ли он все еще серую кобылу для езды. Мой отец подтвердил это. Риддл поинтересовался, могут ли они осмотреть ее после ужина. Он думал попросить отца прислать ему в Баккип жеребенка, если у того будет определенная черная окраска.
Это был настолько очевидный повод поговорить с отцом наедине, что я почти не выдержала. После ужина мы отправились в небольшую гостиную с удобными креслами и огнем в камине. Риддл и мой отец отправились в конюшни. Шун и я сидели и смотрели друг на друга. Тавия пришла с чаем для нас.
– Ромашка, чтобы крепче спать после долгого путешествия, - сказала она Шун с улыбкой.
– Спасибо, Тавия, - сказала я, когда тишина стала давящей, а Шун даже не собиралась отвечать.
– Всегда пожалуйста, - ответила она. Она налила нам чай и ушла.
Я взяла свою чашку с подноса и отправилась присесть у очага. Шун взглянула на меня сверху вниз.
– Он что, всегда позволяет тебе бодрствовать и находиться со взрослыми?
– очевидно, она этого не одобряла.
– Взрослыми?
– спросила я, оглянувшись вокруг. Я улыбнулась, притворившись озадаченной.
– Ты должна сейчас быть в постели.
– Почему?
– Потому что это именно то, что делают дети в ночное время. Они ложатся спать, чтобы взрослые могли побеседовать.
Я обдумала это и перевела взгляд на огонь. Будет ли мой отец отправлять меня в постель по вечерам, чтобы он и Шун могли остаться и поговорить? Я взяла кочергу и толкнула горящее полено,
– Прекрати! Сейчас все будет в дыму.
Я толкнула еще раз, а затем положила кочергу обратно. Я даже не взглянула на нее.
– Полагаю, это плюс, что ты не носишь юбки. Ты бы вся перемазалась. Почему ты сидишь у камина, а не на стуле?
Стулья были слишком высоки. Мои ноги свободно болтались. Я посмотрела на выложенный камин.
– Здесь не грязно.
– Почему ты одета как мальчишка?
Я взглянула на мои тунику и леггинсы. На лодыжке я заметила паутину. Я стряхнула ее.
– Я одеваюсь комфортно. А тебе нравится носить все эти слои юбок?
Шун расправила их волнами вокруг себя. Они были похожи на распустившиеся лепестки цветка. Верхние юбки были на оттенок светлее принятого в Баккипе синего. Нижняя юбка была еще светлее, даже голубой, и кружевная оборка демонстрировалась намеренно. Она соответствовала бледно-голубому лифу платья и кружева на ней были такими же как на манжетах и вороте. Это платье и юбка были доставлены точно не с окрестного рынка. Вероятно, они были сшиты специально для нее. Она удовлетворенно погладила юбки.
– Они теплые. И очень красивые. И очень дорогие, - она подняла руку и коснулась серег, будто бы я не заметила их.
– И вот еще. Жемчуг из Джамелии. Мне подарил их Лорд Чейд.
На мне была надета простая туника, сшитая моей матерью, скромная, с длинными шерстяными рукавами. Моя туника перевязывалась кожаным поясом по талию и ниспадала до колен. Под ней я носила только шерстяные леггинсы и мягкие тапочки. Никогда ранее никто не полагал, что я одета как мальчик, но сейчас я вспомнила, во что обычно одевались мальчишки. Не так уж и отличалась их одежда от моей. Даже кухонные девочки постоянно носили юбки. Я оглядела манжеты рукавов. Они были перепачканы паутиной и мелом благодаря моему путешествию. Колени на леггинсах тоже были грязными. Я вдруг поняла, что мама обязательно заставила бы меня переодеться, прежде чем я спущусь к обеду и гостям, возможно, в мои красные юбки. Она бы вплела в волосы ленты. Я подняла руку к волосам и пригладила то, что от них осталось.
Шун кивнула.
– Так немного лучше. А то торчали как перья на голове птицы.
– Они слишком коротки, чтобы заплетать. Я обрезала их, потому что моя мама умерла, - на мгновение я прямо посмотрела на нее.
Шун прохладно встретила мой взгляд. Затем она сказала.
– Я могу только мечтать, чтобы моя мать умерла. Думаю, это сделало бы мою жизнь проще.
Я уставилась на ее колени. Ее слова задели меня, и я пыталась понять, почему. Мгновение спустя я поняла. Она была уверена, что ее боль значительнее моей. Я осознала, что для нее жизнь ее жестокой матери является большей трагедией, чем смерть моей. И в этот момент я ее возненавидела. Но также я обнаружила еще одну важную вещь. Я могла сделать то, что мог мой отец: поднять глаза и встретить ее взгляд, и ничего из того, о чем я думала, не отобразится на моем лице.
Эта мысль меня удивила. Я молча изучала ее, и поняла, что она лишена этой способности. Все, что она чувствовала в этот момент, было написано у нее на лице. Может быть, она полагала, что я слишком мала, чтобы читать по ее лицу, или я просто не могла этого делать. Но она не пыталась утаить что-либо от меня. Она знала, что ее жестокие слова причинят мне боль. Она была несчастна и недовольна пребыванием в моем доме, ее раздражало то, что ее оставили со мной. И все свои страдания она направила на меня, просто потому что я была там. И еще потому, что по ее мнению я не могла нанести ответный удар.