Убийственно хорош
Шрифт:
Нет, не слышит. А может, слышит? Ведь говорят, что нужно общаться с больными, лежащими в коме. Кома! Слово-то какое страшное.
Я вдруг вспомнила, как Ильченко, после того, как наш вертолет сел на Люлькинском аэродроме, оглаживая изрешеченный пулями бок спасшей нас машины, сказал:
— В Афгане говорили, что вертолеты — это души подбитых танков.
На что Вадик, хмыкнув, заметил:
— Видимо, поэтому они считаются лучшим средством борьбы с ними.
То же и люди. Ни один зверь, никакая стихия не приносит столько несчастья, как сам же человек себе подобным.
— Ванечка, миленький,
Я плакала и прижималась щекой к его расслабленной руке, целовала пальцы, но в ответ слышала лишь негромкое попискивание и сопение приборов, которые, казалось, одни жили в давящей тишине темной палаты…
…Я просидела возле него до утра. Лишь когда солнышко заглянуло в палату, поднялась, поставила на место стул и все так же по стеночке вернулась к себе. Днем принимала гостей, говорила по телефону, ела, лечилась под неусыпным контролем Витаминыча, но все больше отсыпалась. Ночью же опять пробралась к Ивану. Причем на сей раз чувствовала себя намного увереннее не только потому, что теперь твердо знала, как мне нужно поступать, но и даже чисто физически. А еще через ночь меня поймали с поличным. И виновата в этом была только я сама — как-то незаметно заснула прямо на стуле, уронив голову на постель Ивана. Меня повязали и депортировали в палату. Витаминыч, вызванный бдительной медсестрой, сопел более чем укоризненно:
— Мария Александровна, голубушка…
— Мне надо расхаживаться! А спать можно и днем.
— Не пойдет. Не заставляйте меня прибегать к крайним мерам. Пропишу слоновью дозу снотворного ежевечерне, и вся недолга. Что такое, я не знаю?
— Юрий Витамины… э… Вениаминович…
Грозно насупился, потом вдруг хихикнул этаким озорным и слегка разжиревшим херувимчиком и погрозил пальцем:
— Разрешаю посещение с двенадцати до часу днем, потом обед, отдых. После еще пару часиков можете посидеть там, а после ужинать и спать. И никаких споров. Замечу нарушение режима — посажу под арест.
Несмотря на мое категорическое несогласие с его распоряжениями, именно они дали мне возможность встретиться с лечащим врачом Ванечки. Это произошло на следующее же утро, когда я только-только устроилась на стуле у его высокой кровати. Дверь отворилась, и в палату вошел седой худощавый мужчина в белом врачебном халате. На карточке, пришпиленной к его правому лацкану, я прочитала, что его зовут Яков Зиновьевич, и дружелюбно улыбнулась, кивнув. Его же реакция была, прямо скажем, несколько иной. Он замер на пороге и подчеркнуто долго рассматривал меня, а потом внезапно «приголубил» неприязненно-вызывающим вопросом:
— Кто вы и что вам здесь надо?
Я, как это со мной обычно и бывало в такие моменты, мгновенно вспылила:
— А вы кто, и что здесь
Он смерил меня убийственным взглядом и, шагнув назад, выглянул в коридор. Через минуту в палату вошла дежурная медсестра.
— Почему здесь посторонние?
Слегка испуганная девушка пожала плечами:
— Я что? Мне сказали — я и пропустила.
— Кто сказал?
— Юрий Вениаминович Кротков.
— Пф-ф! С каких пор он отдает здесь распоряжения?
— Нет, но он считает…
— Меня не интересует, что он считает!
За годы постоянного общения с самыми различными людьми, что было неизбежно при моей профессии, я научилась сразу определять тип, к которому относился тот или иной человек. Этот не был самодуром или мелкой сошкой, дорвавшейся до власти — эдакий синдром уборщицы. Нет, совсем нет. Хотя почему-то очень старался казаться именно таким. Тогда в чем дело? Что-то было с ним не так, и я не могла понять, в чем тут дело. Черт! Так — не так! Сейчас он выставит меня отсюда, и все.
Зиновьич продолжал препираться с медсестрой, а я вытащила из кармана халата телефон и набрала номер главного врача Склифа, который оставил мне Незнающий на всякий случай. По всему видать, случай этот наступил, и мне оставалось только благодарить бога за абсолютную память на цифры, которой он меня наградил.
Разговор мой с местным начальством прошел в гробовой тишине, наступившей сразу после того, как я поздоровалась и назвала собеседника по имени-отчеству. Правда, оказался он достаточно коротким и состоял из увертюры — привет от Незнающего и всяческие благодарности, первого акта, в котором я интересовалась, по какой причине не могу навещать мужа («Главное ведь не печать в паспорте, вы же современный человек и все понимаете»), и второго, завершающего, в котором желаемое разрешение на посещения было получено.
— В порядке исключения, вы ведь понимаете? — ласково-стервозным тоном адресовалась я к Зиновьичу, опуская мобильник обратно в карман. — Я не помешаю ни ему, ни вам, Яков Зиновьевич, но рядом быть должна.
— Черт знает что такое! — пробурчал он себе под нос и двинулся к кровати Ивана, а сестра, воспользовавшись моментом, тут же улизнула в коридор.
Глава 31
Зиновьич начал осматривать пациента, светить маленьким фонариком ему в глаза, приподнимая для этого веки, слушать сердце, проверил капельницу, потом просто задумчиво уставился на приборы, чьи стрелочки и зелененькие синусоиды на маленьких экранчиках были для меня китайской грамотой. Я затаила дыхание. Всегда так делала перед тем, как сунуться к человеку, уже проявившему ко мне неприязнь, но говорить с которым, тем не менее, было необходимо. Потом выдохнула и начала:
— Как он, Яков Зиновьевич?
— Мне казалось, что-то было сказано о том, что мешать здесь никто не будет.
Вот ведь сука, прости господи!
— Вы встали сегодня не с той ноги или только что прищемили палец?
Зыркнул, разинул было рот, а потом захлопнул столь же беззвучно, как рыба на берегу.
— Господи, да скажите же что-нибудь! Неужели так трудно отнестись по-человечески? Я ведь не из праздного любопытства спрашиваю!
Вздохнул, присел на краешек соседей кровати, устало потер ладонями лицо.