Убийство по-китайски

Попандопуло Анастасия

Борис меж тем окончил осмотр. Мы попрощались, прошли через монастырский двор и вышли через рабочие Рождественские ворота на Овражную улицу. Мохнатые низкорослые битюги тащили груженые телеги от порта в город. Лошадиный храп, стук колес, щелканье кнутов. Мы с трудом пробирались по узкому тротуару. Наконец, вышли на Водовозную площадь, где около фонтана была биржа извозчиков. Мы ужасно замерзли и промокли, поэтому почти не торгуясь наняли первую попавшуюся коляску и покатили к Тюльпановой. Меня начало познабливать, и Борис, зная о моей слабой конституции, с тревогой смотрел в мою сторону и пытался согреть своим шарфом. В доме Варвары Тихоновны горел свет. Мы постучались, и едва старуха

приоткрыла дверь, вошли и поднялись на второй этаж. На этот раз Варвара Тихоновна была дома и, очевидно, ждала гостей. На столе стояло шампанское. Сама хозяйка была одета в полосатое атласное платье с большим турнюром и серебряной отделкой по воротнику и на манжетах. Наш приход ее удивил. Мы поздоровались, Тюльпанова, немного поколебавшись, предложила нам сесть. Повисла пауза. Я ерзал, Борис же по своему обыкновению вел себя так, будто никакой неловкости нет и в помине. Вообще меня очень раздражала эта его манера. Я все думал, как такой добрый и, в общем, очень тонкий человек может быть так нечуток к чужому настроению. А если он понимает, что, например, наш визит неприятен хозяевам, то почему не уходит или хотя бы не приносит извинения? Ответа у меня нет и сейчас. Итак, мы молча сидели напротив Варвары Тихоновны. Наконец бедная хозяйка не выдержала, улыбнулась через силу.

– Господа, вы зашли узнать о моем самочувствии? Очень мило. Я совсем оправилась. Спасибо вам, доктор, огромное. Сейчас я немного тороплюсь, но готова сама заехать к вам, если нужно осмотреть меня…

Она снова замолкла. Борис смотрел на нее не отрываясь. Легкий румянец покрыл щеки Варвары Тихоновны. Она отвела глаза. Я был готов провалиться сквозь землю и еле сдерживался от того, чтобы не высказать Самуловичу свое возмущение его поведением. Он же, помолчав еще немного, подошел, сел рядом с хозяйкой и взял ее за руку.

– Варвара Тихоновна, Дмитрий арестован, вы знаете.

Тюльпанова еще ниже опустила голову и кивнула.

– Как вы думаете, он виновен?

– Да никогда! – вскочила Тюльпанова. – Слышите? Этого не может быть никогда! И они совершенно ничего не докажут. Только сядут в лужу. Я сама, сама приду в суд. Я встану перед судьями и расскажу им, каким Димочка был прекрасным ребенком! Ведь, господа, при всем том, что тогда было между мной и его несчастной матерью… Дмитрий смог быть справедлив. Он не обвинял меня. Напротив. Знаете, когда он отсудил материны деньги, он перед отъездом был у меня. Зашел проститься! И подарил мне горжетку из лисы.

Она метнулась в соседнюю комнату и через несколько минут вернулась, неся в вытянутых руках сильно потрепанную горжетку с голубыми лентами.

– Как вам? Согласитесь, Димочка – это же прекрасное сердце! Я все это расскажу. И потом, они не смогут осудить человека без улик. Я точно знаю! А улик нет и быть не может. Все очень просто, господа. Дмитрию ничего не угрожает.

Она развеселилась, но потом снова смешалась под взглядом Самуловича.

– Варвара Тихоновна, – проговорил я, – к сожалению, обвинение имеет серьезные косвенные обстоятельства.

– Да, так и есть, – кивнул Борис. – Не знаю, кто вас консультирует по вопросам права, но, к сожалению, все вовсе не так безобидно. Единственно, что может точно спасти Дмитрия… спасти от смерти, надо прямо сказать, – это разоблачение убийцы.

– Ах, я не знаю… У меня все перемешалось в голове. Дмитрий – убийца. Абсурд. Абсурд.

– Конечно. Мы тоже уверены в его невиновности и поможем ему опровергнуть обвинение. Но мне нужны от вас сведения. Почему вы написали записку Аркадию? Ведь вы ее написали. И потом, вы в театре предупреждали Василия Кирилловича. Что вам было известно? Откуда? Расскажите. Это очень важно.

–

Ничего я не знала, ничего, – замахала на нас руками Тюльпанова. – Вы меня мучаете, господа. А я совершенно ничем не могу вам помочь. Все эти предупреждения… записки – может быть, это была игра? А? Как вам такое объяснение? Прихоть артистической натуры, если хотите. Может быть, я не хотела открытия театра, ведь его открывали без меня. Мне места не нашлось! Мне! И кто там сейчас будет играть? Вы видели эту приму? Я глазам не поверила. Только и хорошего, что волосы. Ни голоса, ни стати. Это я уже молчу про талант. Просто пустое место! Вы же сами видели. Ничего… еще придут ко мне. Еще попросят. Публика на это нечто ходить не будет. А меня помнят.

– Хорошо, Варвара Тихоновна, предположим, вы хотели сорвать открытие. Предположим, – снова завел Борис. – Но ведь Василия Кирилловича действительно убили. Такое совпадение! Это письмо, ваши слова на банкете и убийство. Может быть, все-таки что-то было? Вы слышали какой-то разговор или видели что-нибудь?

– Все, господа, довольно о делах. Ничего я не видела. Все это пустое. И Димочке ничего не угрожает. Сами подумайте. Если человек невиновен, как они смогут что-то доказать?! И я сама буду его защищать. Да. Я закажу себе платье темно-синее. И буду свидетельствовать за Дмитрия! А сейчас давайте лучше выпьем.

Мы отказались, поднялись и вышли из комнаты. На улице было темно. Дождь перестал, но воздух пропитывала влага. Волны пронизывающего холода катились со стороны реки. Улица была пустынной и тихой. Нижние, каменные этажи, в которых помещались склады или лавки, были темны, зато вторые – деревянные – светились мягким желтоватым теплым светом. Запах хлеба, жареного лука растекался по палисадникам. Мы брели сквозь темноту к офицерскому клубу, зная, что там можно нанять ваньку.

16

На следующее утро я проснулся с твердым намерением – действовать, действовать и еще раз действовать. В конце концов, и я кое-что умею! Пусть Борис не всегда посвящает меня в свои планы, пусть играет в психологию, пусть показал себя в каком-то загадочном «киевском деле». Зато я могу понимать цифры – а это очень немало, особенно когда все крутится вокруг денег. Эта мысль (столь же тривиальная, сколь и приятная моему самолюбию) так меня вдохновила, что я буквально воспарил. В необычайном оживлении и спешке я совершил утренний туалет, отказавшись от завтрака, бодро сбежал по лестнице и выскочил на улицу. Там я притормозил, пытаясь сообразить, чем же я собственно собираюсь заняться, где применить свое чудесное умение разбирать цифры. «Разумеется, нужно ехать в контору! – пришло решение. – Для начала посмотрю сводную отчетность за последние лет пять, а уж потом можно добирать данные и в Контрольной палате, и в банках, и на местах (на фабриках, в торговых домах и прочее)». Я пересчитал деньги в карманах и, немного поколебавшись, взял лихача (настолько мне хотелось как можно быстрее приступить к делу!). Молодой кучер щелкнул бичом, весело прикрикнул, коляска тронулась, а я откинулся на мягкое, крытое бархатом сиденье и победно глянул в окошко.

Здание, в котором располагалась контора, находилось достаточно далеко внизу, почти у самого причала. Большой каменный двухэтажный дом в классическом стиле имел на первом этаже складские помещения, и обычно всякий день на дворе толпились подводы, суетились приказчики с учетными книгами, бранились грузчики и извозчики, сновали конторские клерки. Сейчас же за воротами было пусто, массивные двери складов оставались заперты, и только у двери в торце дома – той, что вела к лестнице в контору, – растерянно мялся старик-швейцар.