Убийство в ЦРУ
Шрифт:
25
Кэйхилл вышла из самолета в аэропорту Даллеса, взяла напрокат машину и поехала прямо к матери домой, где была встречена градом вопросов, сводившихся к двум: куда это она пропала и почему вновь убегает в такой спешке. Коллетт объяснила:
— Разразилось что-то вроде бюджетного кризиса в посольстве в Будапеште, и я должна немедленно туда возвращаться.
— Безобразие какое! — воскликнула мать. — А я-то надеялась хоть денек с тобою побыть.
Коллетт на минуту перестала метаться, обняла мать, сказала, что любит ее, что да, выпьет
Следующий час она провела с матерью на кухне, с трудом преодолевая в себе желание остаться здесь, укрыться в собственном детстве, где мир был полон чудес, а будущее, увиденное из уютной защищенности семьи и родного дома, светло и прекрасно Она заставила себя произнести слова прощания и оставила мать стоящей с выражением горечи на лице у входа в дом.
— Я скоро вернусь! — громко крикнула Коллетт в открытое окно машины. Знала, как вымучена появившаяся на губах матери улыбка, но была благодарна ей за усилие над собой.
Она вернулась в Вашингтон, отыскала телефонную будку и набрала тот особый номер, что дал ей Хэнк Фокс. Услышав в трубке молодой женский голос, Кэйхилл произнесла:
— Говорят из приемной доктора Джейна. Будьте любезны мистера Фокса.
Женщина просила ее подождать, и через минуту телефон донес голос Фокса:
— Я слышал о несчастном случае. Рад, что с вами все в порядке.
— Да, со мной все хорошо. Кое с кем подружилась в «Пуссерз-Лэндинг». Он мне сказал…
— Я знаю, — резко перебил Фокс, — что он вам сказал. «Рыбак» места себе в Будапеште не находит.
— «Рыбак»? — И тут до нее дошло. Кличка Хоргаши — Арпад Хегедуш. Она сказала: — Я думала, он уехал в…
— Не уехал и хочет поговорить со своим милым другом. Очень важно, чтоб он увидел ее как можно скорее.
— Понимаю, — выговорила она.
— Как ваш приятель-ухажер с Виргинских островов?
— Он… он мне не ухажер.
— Так как он?
— Прекрасно. — Ей вспомнился последний ее разговор с Эдвардсом, однако Фокс не дал ей времени вспомнить его до конца.
— Сумеете улететь сегодня вечером?
Кэйхилл вздохнула. Больше всего на свете ей не хотелось садиться в самолет на Будапешт. Чего бы ей действительно хотелось, так это вернуться на БВО и побыть с Эриком Эдвардсом: не только из-за возникшей между ними близости, но и из желания побольше поговорить с ним о деле, которым она занималась, об учреждении, которому она так доверяла. Того доверия больше не было. Теперь она знала: она тоже хочет уйти.
— Мы будем перезваниваться с Джо, — сказал Фокс. — Бреслином.
— Я в этом не сомневалась. Мне пора. Прощайте. — Она с маху шмякнула трубку на рычаг, вцепилась в полочку под телефоном и затрясла ее, приговаривая: — Идите вы к черту, пошло все к чертовой матери!
Она купила билет на рейс из Вашингтона в Нью-Йорк, едва-едва успела забронировать место на рейс «ПанАм» в Германию, во Франкфурт, где можно было сделать прямую пересадку на Будапешт. Позвонила Верну Уитли на квартиру его брата, но там никто не ответил. А поговорить с ним ей было нужно. У нее почему-то возникло такое чувство, будто если не поговорит она с кем-то посторонним,
Сходя по трапу самолета в Будапеште, Кэйхилл хоть и держалась из последних сил, но по крайней мере уже овладела и собою, и обстоятельствами, в каких оказалась. Проходя таможню, она четко осознавала, что вновь вернулась к своему официальному положению сотрудника посольства Соединенных Штатов. Не имело никакого значения, что ее настоящим хозяином было ЦРУ. Зато имела значение привычность окружающего: может, и не так уютно, как у материнской груди, только, конечно же, лучше того, через что ей пришлось пройти за минувшую неделю.
Добравшись на такси до своей квартиры, она позвонила Джо Бреслину в посольство.
— С возвращением, — приветствовал он. — Ты, должно быть, совсем разбита.
— Можешь не сомневаться.
— Сейчас пять часов. Как думаешь, сможешь продержаться без сна и ужина?
— Справлюсь. Где?
— «Легради Тестверек».
Кэйхилл, несмотря на усталость, улыбнулась:
— Удовлетворяем прихоти? Это в честь моего возвращения?
— Если тебя это радует, то считай, что так оно и есть. Вообще-то у меня желудок истосковался по хорошей еде, а этот коротышка-скрипач из меня слезу вышибает.
— Буду считать, что ужин в мою честь. Во сколько?
— По мне, лучше попозже, но, учитывая твое состояние, давай устроим пораньше. В восемь тебя устроит?
— В восемь? Да я к тому времени замертво упаду.
— О’кей, тогда слушай. Приляг и поспи подольше, выспись, и встретимся там в десять часов.
Она знала, что бесполезно пытаться назначить другое время. Джо сообщил, что закажет столик на свое имя. Она открыла дверцу маленького холодильника и вспомнила, что перед отъездом основательно вычистила его. Всего-то и осталось: две бутылки «Самородни», крепкого белого десертного вина, полдюжины бутылок пива «Кебаньяи вилагош», банка кофе и две баночки рыбных консервов (месяц назад мама передала с оказией — тунец в собственном соку). Коллетт вскрыла тунца и, выяснив, что хлеба у нее тоже нет, принялась есть рыбу прямо из банки. Затем стащила с себя одежду, завела будильник, забралась в постель и сразу же уснула.
Они уселись друг против друга в маленьком кабинете ресторана «Легради Тестверек» за овальный столик, покрытый белой кружевной скатертью. Кресла были широкие, с высокими, украшенными затейливой резьбой спинками. В центре стола возвышался серебряный подсвечник с единственной свечой над двумя расходящимися по разные стороны блюдами. На одном блюде лежали свежие сливы и виноград, на другом яблоки и груши. Белоснежные стены смыкались с низким куполом потолка. Маленький толстяк-скрипач играл цыганские мелодии под аккомпанемент высокой цимбалистки, которая мягко ударяла ложечками по струнам своего похожего на миниатюрный рояль инструмента.