Убийство в ЦРУ
Шрифт:
— Хорошо выглядишь, — сказал Бреслин, — учитывая, в каком темпе пришлось пожить.
— Спасибо. Ничто так не возвращает к жизни цвет нежных девичьих щечек, как легкий сон и банка родного американского тунца.
Джо улыбнулся и обернулся к подошедшему хозяину ресторана, делая заказ. Они решили взять на двоих блюдо холодных закусок в ассортименте: яйца с икрой, креветками и муссом из лосося, три вида паштетов и маринованные устрицы. Из горячих закусок Бреслин выбрал говядину с паштетом, а Кэйхилл цыпленка под перечным соусом со сметаной. Оба отказались от вина: Бреслин пил виски с содовой, а
— Ну? — произнес он.
— Ну? — передразнила она. — Ты ж здесь не ждешь исповедания?
— Почему бы и нет?
— Потому что… — Она слегка развела руками, словно напоминая, что ресторан — заведение многолюдное.
— Избегай имен, детали мне тоже не нужны. Прежде всего, как твой приятель-ухажер поживает в райском местечке?
Она покачала головой и откинулась на спинку стула.
— Джо, чем вы с Хэнком занимаетесь, судачите друг с другом каждые двадцать минут?
— Отнюдь, раза два-три в день, не больше. Так как все-таки с приятелем? Тебе отдых понравился?
— Очень, если не считать маленькой неувязочки во время морской прогулки.
— Слышал. Вы там что, подводным плаванием занимались или чем-то в этом роде?
— Именно. Как раз поэтому я и сижу здесь сегодня. Что до моего так называемого ухажера, то он мужик потрясающий. Сказать тебе кое-что? Множество наших друзей отзывались о нем дурно. — Коллетт выгнула брови и придала лицу выражение, дающее понять, что говорит она про собственное начальство. — Люди ошибаются. Если где-нибудь что-то неладно, то не из-за моего «ухажера».
— Понятно, — сказал Бреслин, почесывая нос и потирая глаза. — Об этом мы еще побеседуем подробно, когда время будет. Виделась со своим старым психотерапевтом, когда вернулась?
— С моим… А, ты имеешь в виду доктора Джейна?
— Кого?
— Да ладно, Джо, мы говорим об одном и том же человеке. Я не видела его после нашей с тобой встречи в Вашингтоне. Нужды не ощущала. Душевное здоровье у меня все время улучшается.
Глаза Бреслина, внимательно смотревшие на нее сквозь трепещущее пламя свечи, сошлись в узенькие щелочки.
— Что-нибудь случилось, Коллетт? С тобою все о’кей?
— Думаю, что со мной все становится больше чем о’кей, Джо. Думаю, что за прошедшую неделю я повзрослела.
— Что сие значит?
— Сие значит… — Она почувствовала, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз, и подумала, что если расплачется, то вовек себе этого не простит. Коллетт обвела взглядом ресторан. Официант принес закуски на фарфоровом блюде. Наполнив бокалы водой, он спросил, не нужно ли гостям еще чего-нибудь.
— Нет, koszonom szepen, — вежливо ответил Бреслин. Официант ушел, и Джо обратился к Кэйхилл: — Что-то тебя не радует, угадал?
Кэйхилл удивленно тряхнула головой и рассмеялась. Она подалась вперед, так что лицо ее оказалось в нескольких дюймах от пламени свечи, и выговорила:
— А чему, черт побери, я должна радоваться, а, Джо?
Он протянул к ней руку и сказал:
— О’кей, больше не буду. Ты попала в крутой переплет. Я это понимаю. Давай порадуйся хорошей закуске. Я на нее месячную зарплату ухнул.
Пока они ели, Кэйхилл неоднократно порывалась рассказать ему, что она чувствует, и все же устояла перед таким искушением и довольствовалась
Швейцар пригнал Бреслину машину. Когда они с Коллетт уселись в ней, Джо спросил:
— Хочешь вкусить от ночных увеселений?
— Джо, я… в «Миниатюр»?
— Нет, я тут, пока тебя не было, другое местечко отыскал. Перемены потребны душе, правильно?
— Как скажешь, Джо. Заодно узнаю, что новенького в Будапеште, только не очень поздно, ладно? Выпьем по одной — и вези меня домой.
— Доверься мне.
Всегда доверялась, только теперь вот уверенности нету.
Джо медленно вел машину по узким, петляющим улочкам Пешта, пока они не выехали на Ферешмарти-тер, где стоял памятник известному венгерскому поэту, именем которого была названа площадь. Миновав череду представительств авиакомпаний и правительственных учреждений, они добрались до площади Энгельса и расположенного на ней большого автовокзала. Прямо перед ними оказалась базилика храма Святого Стефана. Бреслин резко свернул к северу и спустя пять минут въехал на улочку и без того узкую, а тут еще больше сужавшуюся из-за налипших к стоянкам у тротуаров машин. Он отыскал среди них зазор и втиснул свой маленький «рено» меж двух других автомобилей. Они вышли из машины. Взгляд Кэйхилл скользнул вдоль улицы и уперся в огромную красную звезду над зданием Парламента. Она вернулась. Венгрия. Будапешт. Красные звезды и советские танки. Она была довольна. Странно, но, выбравшись из-под материнского крова в Вирджинии, нигде не чувствовала она себя настолько «как дома». Только здесь.
Бар не был ничем обозначен: ни вывески, ни окон. Только едва слышное бренчание на рояле выдавало его местонахождение, да и то не сразу разберешь, в какую из десятка темных дверей, украшавших бетонный фасад здания, нужно толкнуться.
Бреслин стукнул медной колотушкой на одной из них. Дверь отворилась, и крупный мужчина в черном костюме, с длинными сальными черными волосами принялся изучающе их разглядывать. Бреслин кивнул в сторону Кэйхилл. Мужчина отступил и позволил им войти.
Теперь музыка звучала громче. Пианист наигрывал «Ночь и день». Витавший в воздухе женский смех смешивался с его аккордами.
Кэйхилл огляделась. Клуб устроен почти так же, как и «Миниатюр»: бар у входа, сразу за ним маленький зал, в котором клиенты могут послушать фортепиано.
— Jo napot? (Как поживаете?) — обратился Бреслин к привлекательной женщине, волосы которой были крашены перекисью добела, а тело втиснуто в облегающее платье из алого атласа.
— Jo estet (Добрый вечер), — откликнулась она.
— Fel tudya est valtani? (Не могли бы вы разменять?) — спросил Бреслин, протягивая ей крупную венгерскую купюру.
Блондинка глянула на купюру, на Бреслина, потом отступила в сторону, пропуская гостей к двери, скрытой в темноте за баром. Джо кивнул Коллетт, и она пошла за ним. Он поколебался, рука его шарила по ручке, потом нажала на нее — и дверь распахнулась. Бреслин знаком показал, чтобы Кэйхилл проходила первой. Она переступила порог маленькой комнатушки, освещенной всего лишь двумя слабыми лампами на обшарпанном столе посередине. Окон в комнатушке не было, все стены были укрыты тяжелыми пурпурными портьерами.