Убийство в морге
Шрифт:
— Зверства — всегда зверства! — ораторствовал Кузин. — И не в количестве дело. Тогда и народу было поменьше… Маятник вечно в движении: от спокойствия к буре, От доброты к жестокости…
— Не повезло нашей стране! — подал голос Айрапетян. — Здесь и маятник не работает.
— У тебя уже другая страна! — осадил его Рудин. — Чини свой маятник.
— Мы все — дети одной страны! — не согласился Айрапетян. — Границы можно провести по карте, но не по сердцам.
Великанову надоело заниматься книгами. Он взял заказанные им самим и сел рядом с Кузиным.
— Трудно тебе придется, если влепят под
— Расстрел в рассрочку! — согласился Кузин.
Рудин решил его утешить.
— Это ты брось! Какая-никакая, а жизнь! Жизнь всегда лучше смерти.
Кузин задумался над его словами, но все же остался при своем мнении и медленно, почти торжественно, произнес:
— Бывает жизнь хуже смерти!
— Приспосабливаться надо уметь! — не сдавался Рудин. — Чтобы выжить в любых условиях… Слушай! У тебя здоровье слабое, на общие работы не пошлют. Скорее всего, будешь вот так, в библиотеке выдавать десятый том вместо первого. Сразу поймешь, как так у них получается. И считать дни: «Зима — лето».
— Моя жизнь кончилась! — спокойно сказал Кузин, правда, от этого спокойствия повеяло холодом могилы. — Я чувствую! На волю я выйду ногами вперед.
Хрусталев поспешил разочаровать его.
— Не выйдешь до окончания срока. В тюрьме и тюремные кладбища имеются.
— Не разрешат по-христиански похоронить? — не поверил Кузин.
Хрусталев не нашел, что сказать, он был далек от всех конфессий, но Айрапетян не упустил случая показать свои христианские чувства.
— Они же нехристи, хоть и русские! — заявил он гордо.
Книг хватило на всех, и до ужина камера погрузилась в чтение, став похожей на филиал районной библиотеки, только очень своеобразный филиал.
10
Кобрик был очень удивлен, когда его дернули с вещами на выход.
«Наверное, переиграли соглашение!» — утешал он себя, раздумывая над неожиданным решением его отпустить.
Вертухай, ставший уже чем-то родным, передал Кобрика другому, такому страшному, что Кобрик в первый момент хотел отказаться идти за этим «типом», как он окрестил нового вертухая, едва взглянув на него. Красивым назвать его было действительно трудно. Выше Кобрика на голову, с руками, каждая ладонь которых напоминала лопату, надзиратель походил своей обильной волосатостью на большую гориллу. И выражение лица было подходящим.
Спускаясь по лестнице, Кобрик обратил внимание, что на площадке лежит банановая кожура.
«Непорядок», — подумал он с улыбкой, умиленный столь мирным видом, несовместимым со строгостью и железным порядком, царящими в тюрьмах.
И тут же, сделав шаг, кувыркнулся через перила в пролет лестничной секции. Ударившись головой о железную сетку, перекрывающую пролет, Кобрик потерял сознание на какое-то мгновение.
Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на лестничной площадке.
И услышал беседу вертухая с кем-то из начальства, потому что голос надзирателя был подобострастным и даже угодливым.
— Как это произошло? — спрашивало высокое лицо. — Он что, сам бросился?
— Никак нет! — отвечал вертухай. — Случайность! На банановую шкурку наступил. Виноват, не успел поймать его.
— Экий ты нерасторопный, братец! — выговаривал начальник. — Как же ты так
— Виноват! — винился надзиратель. — Замешкался малость, а он так быстро на этой шкурке поехал, что поймать его не было никакой возможности.
У Кобрика страшно болела голова, но несмотря на это, а возможно, и благодаря этому у него возникло ощущение, что для него специально разыгрывают какую-то радиопьесу из времен Чехова. И даже возникло желание послушать дальше.
Но дальше было обыденное.
— Отнесите его в лазарет! — приказало высокое лицо и сошло со сцены.
Появились двое санитаров с носилками, на которые они бережно уложили Кобрика и унесли, торопясь, в медсанчасть тюрьмы.
Там его так же бережно раздели. Немедленно явился врач, осмотревший Кобрика с таким вниманием, с такой заботой, что Кобрик засомневался, в тюрьме ли он находится или в одном из учреждений бывшего четвертого управления Минздрава.
— Что ж ты, батенька, так неосторожно! — нежно упрекал его врач, сизый нос которого ясно свидетельствовал скорее о любви к алкоголю, чем к изящной словесности. — Сетка сеткою, но и об нее можно так разбиться, что не только сотрясение мозга заработать, но и внутреннее кровоизлияние может произойти. Бросил какой-то козел шкурку от банана, — вырвалось у него привычное, — а хороший человек чуть не покалечился, — опять играл врач в изящную словесность. — А вам-то к чему было торопиться? Ну, ждала вас невеста, так неужто бы не подождала еще несколько минут лишних. А теперь придется ей приезжать завтра. До утра я вас ни за что не отпущу. Считайте себя не пленником, а гостем!..
Кобрик уже было подумал, что врач тут же запоет арию хана Кончака из оперы Бородина «Князь Игорь».
Но врач, если и была у него такая идея, от нее отказался. Сглотнув судорожно слюну от мучившей его беспрерывной жажды, он бросился в соседнюю комнату, и вскоре Кобрик услышал явное звяканье горлышка бутылки о стакан.
«Бедный алкоголик! — посочувствовал ему Кобрик. — Каково ему было трезвому играть такой длинный монолог… Я только не понимаю, для чего им разыгрывать такую сложную пьесу?»
Он лежал в отдельной палате, на металлической кровати с мягкой сеткой. На чистой белой тумбочке стояли в вазочке цветы. Ковровая дорожка вела к двери от кровати. На стенках, тоже белых и чистых, висели три репродукции голландских мастеров живописи.
«Малые голландцы!» — определил когда-то увлекавшийся живописью Кобрик.
Дверь в палату стремительно распахнулась, вошла медсестра.
Столь красивой и молодой медсестры Кобрик не видел никогда в жизни. Впрочем, это был первый его визит на больничную койку, так что опыта не было.
— Добрый день! — вежливо поздоровалась она, улыбаясь, как киноактриса. Глаза ее лучисто и призывно сверкали. — Поворачивайтесь на живот и обнажайте пятую точку опоры.
Кобрик почему-то смутился. Ему стало неловко обнажаться перед столь юным и прекрасным существом.
— Не смущайтесь! — ободрила медсестра. — Не вы первый. Все почему-то смущаются, когда я прихожу делать уколы. Женщины раздеваются охотнее.
Это прозвучало у нее с таким намеком, что Кобрик покраснел на секунду, но тут же разозлился на себя за черные мысли.