Убийство в морге
Шрифт:
Кормушка со стуком открылась, и зычный голос надзирателя возвестил:
— Подъем!.. Подъем!..
И еще громче захлопнул кормушку.
Сойкин проснулся первым. Он всю ночь спал вполглаза. Последнюю ночь он проводил в тюрьме в качестве задержанного. Знал, что утром дернут на суд — «наматывать на рога».
И зычный голос вертухая прозвучал для него трубой архангела, созывающей на суд. Правда, не божий.
Сойкин спал почти одетым, не украдут ничего и вообще, мало ли что…
Пошел к
Сойкин, отходя от унитаза, сказал торопившимся ему на смену Хрусталеву с Рудиным:
— Какой горячий! Голым спит!
Рудин обогнал Хрусталева и первым прорвался к толчку, заметив походя:
— Все спят как люди, а этот голову спрятал, как страус.
Хрусталев, проиграв бег к толчку, присел на корточки, задом к голове Поворова, и выпустил газы.
— Ему нравится, когда в нос пускают! — заявил он Сойкину убежденно. — Может, он Париж вспоминает или Нью-Йорк… духи «Кристиан Диор» или «Алла»?
Сойкин обрадованно схватил лист бумаги, разорвал его на полоски и осторожно вложил их между пальцами ног Поворова.
— Пусть на «велосипеде» покатается! — и зажег бумагу. — Ему сейчас самый сладкий, радужный сон снится.
Огонь стал лизать пальцы ног Поворова, и он яростно закрутил ногами «велосипед», завопил от боли, запутался в одеяле, с трудом вырвался из его плена и, ничего не понимая, потушил огонь одеялом.
Затем, ахая и охая, открыл холодную воду и стал остужать ноги по очереди.
— Какая сука… — ныл Поворов, еще не проснувшись.
Хрусталев, стоя уже у толчка, получал двойное удовольствие.
— Приснилось что? — спросил он почти дружелюбно. — Просыпайся, сладенький! А то в карцер загремишь, к Григорьеву на пару.
Дверь камеры открылась, и надзиратель рявкнул:
— «Вертолеты», бездельники!
И спавшие на топчанах, сбитых из досок, быстро постарались вынести их в коридор.
Почти все уже поднялись и, зевая, потягивались.
Лишь Баранов продолжал спать и не делал даже попыток проснуться.
Вертухай заметил спящего, но, усмехнувшись, сказал, к удивлению задержанных:
— Этот умаялся шестерить! Пусть поспит!
И запер дверь.
Великанов принюхался к Баранову и завистливо сказал:
— Этот где-то нажрался! Коньяком несет! И хорошим, я в этом толк знаю!
Кузин равнодушно заметил:
— Его куда-то позвали не для допроса! Вспомнили, что когда-то он работал официантом. Пьянку, наверное, вертухаи и устроили. И Баранову перепало…
— Кто хорошо шустрит, тот неплохо живет! — заметил Великанов.
Сойкин засмеялся.
— Шестерки и в тюрьме неплохо устраиваются! —
— Ласковый теленок двух маток сосет! — заметил Рудин.
Хрусталев захохотал:
— По маткам у нас в камере два специалиста: Маленький и Поворов. Преступники!
Великанов разозлился на Хрусталева.
— А ты знаешь, что в Таиланде и в Сингапуре торговцев наркотиками казнят? Ты — международный преступник.
— Ты говори, да не заговаривайся! — с угрозой сказал Хрусталев. — А не то…
— Что «не то»? — подошел к нему вплотную Великанов. — Шею намылишь?
— Под моим началом страшные мальчики ходят. Шепну словечко им, и твою жену — хором…
Великанов схватил Хрусталева за глотку.
— Сначала я тебя… раком поставлю!
Кузин бросился их разнимать.
— Великанов! Не наматывай срок! Не пачкай рук. И не обращай внимания, язык без костей, мелет, воздух сотрясает.
Хрусталев с трудом вырвался из тяжелых рук Великанова и отошел в сторону, потирая шею.
— Я слов на ветер не бросаю! — повторил он с угрозой.
Великанов сделал попытку оттолкнуть стоявшего на пути Кузина, но раздумал, да и тот вцепился в него.
— Зарежу! — пообещал тогда он Хрусталеву, на что тот только ухмыльнулся.
Кузин отвел Великанова к окну покурить.
— Что ты со всякими разговариваешь? — укорял он Великанова. — Хочешь поговорить, подходи к мне. Или с Григорьевым поговори, умный человек. Как он здесь оказался, ума не приложу.
Великанов все не мог отойти от стычки с Хрусталевым, поэтому грубил:
— А ты здесь как оказался?
— Превратности судьбы! — засмеялся Кузин. — Помнишь, у Чехова?
Великанов насупился и жадно затянулся дымом.
— Не читал! — признался он Кузину. — Я — рабочий, Сергей Сергеевич! Классный рабочий. Экстра-класс! Орденоносец. Был ударником коммунистического труда. И прочих наград… A-а! Кому это сейчас нужно? Но… не читал, извини! Читать было некогда.
— Для водки время находил! — вырвалось у Кузина.
— Традиция! — возразил Великанов. — И отец мой пил, от белой горячки помер. И дед пил запоем. Веселье на Руси — питие! Тоже — превратности судьбы!
— Чушь! Пьяница на Руси всегда был окружен презрением. Пить, не отрицаю, — пили! Но дело не забывали. Дело было на первом месте. Оно и от пьянства уберегало, не давало процветать. Сухой закон сколько лет держался с войны четырнадцатого года…
— Поэтому и революция победила так легко! — вмешался Айрапетян.
— И большевики придерживались сухого закона! — упорствовал Кузин. — Пока Сталин не отменил его и не ввел свободную продажу спиртного в огромных количествах и по низкой цене. Стал осмысленно спаивать народ. И пьяница стал героем.