Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?

Хьюсон Дэвид

— Проклятье, — не выдержал Бирк-Ларсен. — Пора это прекратить.

Он взял Антона за руку и отвел в подвал, Пернилле шла за ними.

Везде свежая штукатурка и краска. Новые полы тоже почти закончены.

— Где он?

— Вот там, в том ящике, — сказал мальчик.

Бирк-Ларсен открыл металлическую дверцу. Там уже не было ни бойлера, ни труб… Ни паспорта.

Пернилле взлохматила светлые волосы сына.

— Может, тебе привиделось. Тут было темно.

Он посмотрел на отца и спросил:

— Можно мне идти наверх?

Бирк-Ларсен

в черной куртке и черной шапке склонился к младшему сыну, придвинул к нему свое большое лицо:

— Антон, послушай меня. Я знаю, переезд — дело трудное. — Узкие глаза удерживали детский взгляд. — Но ты не должен придумывать такие истории. Ты понимаешь?

Стриженая голова опустилась, подборок уперся в грудь.

— Понимаешь? — повторил Бирк-Ларсен громче. — Мама очень расстраивается, и я тоже. Можешь говорить что хочешь, только не ври нам о Нанне, никогда…

— Хватит, Тайс, — остановила его Пернилле.

Антон едва не плакал. Она обняла его за плечи и повела вверх по лестнице.

Вагн Скербек остался. Когда они ушли, он спросил Тайса:

— Зачем ты так?..

— Что ты знаешь о детях?

— Я сам был ребенком когда-то. Ты нашел ему собаку?

— Как будто у меня есть на это время…

— Я знаю одного чувака, который мечтает избавиться от щенков. Может быть…

Бирк-Ларсен нахмурился.

— Не хочу навязываться, — быстро сказал Скербек. — Просто предложил… вдруг пригодится.

— Почему бойлер до сих пор не на месте?

— Нет проблем, — сказал Вагн Скербек. — Я быстро поставлю, Тайс.

Они ждали на ступенях ратуши, как стая стервятников, — репортеры, операторы, фотографы. Объективы нацелены, микрофоны на изготовку.

Хартманн и Вебер вошли в здание вместе, бок о бок. Позиция была согласована, и Хартманн старался придерживаться ее. Несмотря на все их разногласия, Бремер являлся уважаемой фигурой в копенгагенской политике. Его внезапная болезнь стала шоком для всех.

— Выборы, Хартманн! — громко крикнул кто-то, когда он приближался к входной двери.

Он обернулся, дождался, когда стихнет гомон:

— Сейчас время пожелать Поулю Бремеру скорейшего выздоровления, а не выискивать политическую выгоду.

— Как удачно все получилось для вас, Троэльс! — крикнул из толпы знакомый голос. Эрик Салин локтями прокладывал себе дорогу вперед, сияя лысиной. Из его рта свисала сигарета. Он размахивал диктофоном, словно это было оружие.

— Сердечный приступ ни для кого нельзя назвать удачей, — ответил Хартманн.

Объективы направились теперь на Салина.

— У Бремера есть доказательство того, что ваш штаб мешал следствию по делу об убийстве Нанны Бирк-Ларсен.

— И что это за доказательство? — спросил Хартманн, сунув руки в карманы и изобразив на лице интерес. — Мне никто ничего не предъявлял.

— Оно у Бремера.

— Я не могу обсуждать то, чего никогда не видел.

Будь спокоен, будь рассудителен, поучал его Мортен Вебер несколько минут назад.

— Но

позвольте мне выразиться предельно четко: я никогда бы не потерпел таких поступков от сотрудников моего штаба. — Он отвернулся от Салина, нашел глазами телекамеру. — Это противоречит всему, во что я верю и за что ратую. — Рука поднята, палец вытянут вверх — чтобы подчеркнуть важность слов. — Если бы у меня имелись доказательства того, что нечто подобное имело место, я бы немедленно сообщил об этом общественности. И… — Скромная улыбка сменила торжественную строгость черт его лица. — И серьезно задумался бы о своем будущем в политике.

Он развернулся и продолжил свой путь по коридору, вошел в кабинет. Бросив пиджак на стул, он встал у окна.

— Неплохо сказано, — похвалил его Мортен Вебер. — Очень неплохо.

Майеры жили в Нёрребро, в отдельно стоящем доме, слегка запущенном. Во дворе по соседству с птичьей кормушкой висела баскетбольная корзина, у стены стояла елка, готовая к Рождеству, детские самокаты, коляска.

Лунд припарковала машину на улице и стояла на подъездной дорожке две долгие минуты, спрашивая себя, зачем она здесь, правильно ли это. Она старалась разузнать что-нибудь в больнице, но там всему персоналу было дано указание не отвечать на ее вопросы. Скорее всего, и Ханна Майер тоже получила подобный наказ.

В доме за стеклом двигались фигуры: светловолосая женщина качала на руках плачущего ребенка, более взрослая девочка заметила человека за окном и сказала что-то матери.

Лунд остановилась под навесом у гаража. За приоткрытой дверью виднелись игрушки и большой мотоцикл, в глубине — пульт диджея.

Через минуту из дома вышла Ханна Майер, оставив детей внутри. Она встала перед Лунд, скрестив руки на груди, с покрасневшими глазами и внезапно постаревшим лицом.

— Как он?

Идиотский вопрос, который необходимо задать.

Жена Майера вскинула плечи. Подступали слезы.

— Так же как после операции. Говорят, что если ему не станет лучше… — Долгий взгляд в серое небо. — Если не станет лучше в ближайшее время, то будут думать о переводе в реанимацию. И… я не знаю.

Лунд не плакала. За годы работы в полиции она много раз сталкивалась с подобными ситуациями. Рано или поздно осознание неизбежного приходит ко всем.

— Я не делала того, в чем меня обвиняют. Клянусь вам. Когда мы приехали туда…

Внезапно в Ханне проснулся гнев:

— Почему вы не оставили его в покое? Вы же говорили, что дело закрыто.

— Оказалось, что это не так. И Ян это тоже понимал. Оно до сих пор не закрыто, — добавила она после паузы.

— А мне какая разница? Завтра я пойду туда и буду смотреть, как он умирает. И что мне делать? Держать его за руку? Что-то говорить?

Лунд выслушала все и задала вопрос, ради которого приехала:

— Мне сказали, что он произнес что-то, похожее на имя Сара.

Ханна Майер закрыла глаза:

— Да. Ян назвал ваше имя. Не мое.