Убыр
Шрифт:
Зато больше никого не ждем.
А менты хоть на этот раз вовремя явились.
– Товарищ сержант… – начал я, но передний, прыщавый, перебил:
– Бичонок, ты не слышишь, что ли? Спрыгнул быстро оттуда.
Я торопливо слез на пол и выпалил:
– Товарищ сержант, у него нож!
И показал на дядю Валю, который как раз пробормотал:
– Ну, я пойду, пожалуй, спасибо, товарищи.
– На месте стоим! – громко велел сержант. – Всех касается. Ну вот ты куда такой чумазый влез? Тут же общественное место, сюда таким нельзя.
Я,
– Товарищ сержант, у этого человека, у него нож. Он маньяк.
– Не глухой, слышал, – сказал прыщавый. – Разберемся. Я тебя видел, да?
– Он угрожал… – начал я.
– Все, хорош, говорю ж – разберемся. Тебе угрожал?
– Нет, вот ребятам, – чуть скривившись от слова, сказал я, но не пацанами же их называть. И не молодыми людьми.
– Ага, – сказал прыщавый, поигрывая дубинкой.
Второй сержант стоял чуть сбоку, ближе к окну, и внимательно изучал дядю Валю. Спросил:
– Угрожал он вам?
Гопы переглянулись, быстро посмотрели на дядю Валю и принялись бегать глазами от сержанта к сержанту.
– Ну? – спросил второй.
А прыщавый сказал:
– Ну точно, у тебя еще сестра очкастая. Сбежали от меня, а? Помнишь, Эдик?
– Помню, – сказал Эдик. – Я спрашиваю, угрожал?
Пухлый повел плечом, придерживая распахнутую куртку, а дядя Валя укоризненно сказал:
– Ну товарищ сержант, ну что вы беспризорника слушаете, он вам наговорит.
– Нож у вас есть? – спросил милиционер Эдик.
– Ну какой нож, что вы, ей-богу, – сказал дядя Валя и даже развел руками.
– Проверь, – сказал Эдик прыщавому.
– Да вы лучше клеветника юного проверьте, у него небось ханки полные карманы, обкурился, вот чушь и несет.
Я похолодел и с трудом удержался от того, чтобы не схватить себя за карманы. Решат обыскать, найдут лепестки и корень, придумают, что наркотики, – и фиг отбояришься. Разберутся, конечно, – но сила-то у этой флоры за сутки иссякнет. И получится, все зря.
Бить буду, как дичь, но не дамся, решил я, и в голове махом, но разборчиво пробежал мультик, в котором я бил всех, как дичь, по очереди. Я поежился, прижимая руки к бедрам. А Эдик повторил:
– Проверь, говорю.
И положил руку на кобуру.
– Да чего там, – пробурчал прыщавый, но двинулся вперед, все так же поигрывая дубинкой.
Проходя мимо, он повернулся ко мне и предупредил:
– Ну смотри, чумазик, если соврал…
И кинулся вперед.
И все со скрипом кинулись вслед за ним. Потому что электричка тормознула со всей дури, неприятно скрежетнула и остановилась.
Я вскочил со скамьи, тошно предчувствуя, что увижу прыщавого надетым на тесак, а тесак будет уже у моей глотки – ну и так далее. Но нет, оказалось, все, кроме меня, устояли и друг в друга не воткнулись никакими местами. Дядя Валя упирался спиной в алюминиевый косяк, а прыщавый сержант ухмылялся в полутора метрах от него.
– Это что за радости? – спросил Эдик, отпуская спинку скамьи, в которую вцепился. – Сто четвертый?
– Прям,
Электричка пронзительно завыла, дернулась и тронулась с места.
– О, поехали, – удовлетворенно сказал прыщавый сержант и снова повернулся ко мне: – Это не твоя сестренка там буянит?
А я повернулся к раздернувшейся дальней двери.
В которую вошел Марат-абый.
5
Вы никогда не видели убырлы-кеше в действии?
Ну и не видьте. Честно, не советую.
Марат-абый вошел и застыл – так, что съехавшиеся двери, наверное, прищемили ему пиджак сзади. Хотя, может, и нет – пиджак был мокрым насквозь, брюки и вообще весь Марат-абый тоже. С лица капало, но зализ прически держался – таким, каким был прошлой ночью. И взгляд был таким же, настороженным и чуть растерянным. Будто Марат-абый услышал дальний звук и теперь пытается вспомнить, что в нем такого знакомого. Он даже смотрел не на нас, а на пустые лавки левее пухлого татарчонка.
Вот туда пусть и смотрит, решил я сквозь нарастающий рокот в голове и потихоньку осел на лавку с намерением съехать поближе к печке, чтобы спинки меня скрыли. Но Эдик, конечно, заметил и посоветовал:
– Пацан, так быстро сознание не теряй, я откачивать не очень…
Я уже убедился, что полицию о чем-то просить глупо и вредно. У нее, как в американском кино, каждое сказанное тобой слово будет использовано против тебя. Просить я больше и не собирался. Но и строить мужественную или там невозмутимую рожу не стал. И взгляда от Марат-абыя не отвел.
Нельзя отводить взгляд от главной опасности.
Сержант лениво оглянулся и сказал:
– Ёшкин кот, да тут прямо парад красавцев! Тоже знакомый маньяк, что ли?
Я все-таки сполз на корточки, но без толку: голову Марат-абыя видел. А стало быть, и Марат-абый меня видел. Мог видеть.
– Мужчина, вы не нас ищете? – весело осведомился Эдик, встав ко мне спиной. Чтобы, значит, и на Марат-абыя, и на маньяка коситься. Спасибо, конечно, за доверие.
Марат-абый повернулся на голос, всем телом. Постоял, словно пытаясь понять, и сделал несколько резких шагов вперед, неровных, как у женщины, уставшей от каблуков. На четвертом шаге он шумно уперся в скамью.
Тут я и понял, что дело совсем плохо. Нормальный человек, если упрется во что, он ведь как поступает? Или боком-боком обходит препятствие, или делает шаг назад, осматривается и идет уже в правильную сторону. Перед этим ругается, конечно.
Марат-абый, когда уперся, молча сделал еще несколько судорожных движений, пытаясь продавить доски коленями, и застыл в нелепой позе, как памятник Вахитову. Я с пола и сквозь лавки плохо видел, но понимал, что поза дурацкая вообще. И смотрел Марат-абый не куда нормальные люди смотрят, а слепо так, в черное окно. Я так понимаю, не на свое отражение, а в точку сбоку от него.