Учебка. Армейский роман
Шрифт:
— Тихо! Что с тобой, Валик? — спросил сержант, успокоив советчиков.
Валик медленно поднял голову, взглянул красными, воспаленными глазами на сержанта, криво улыбнулся и едва слышно ответил:
— Что-то голова разболелась. Вроде бы температура поднялась…
— Так — ясно! Будем принимать меры. Ломцев, Туй — отвести Валика в санчасть! — быстро сориентировался в ситуации Гришневич.
Ломцев и Туй подхватили Валика под руки, и повели к выходу.
— Зачем? Я сам могу идти! — крикнул Валик и вывернулся из рук товарищей.
Ломцев обернулся
— Ну, чего остановились? Раз он сам может идти, то ты, Туй, можешь остаться, а Ломцев пусть его до санчасти доведет — мало ли что может случиться.
Валик улыбнулся виноватою улыбкой, но возражать больше не стал, и они вместе с Ломцевым пошли в санчасть.
— Взвод, становись! — вспомнив о стирке, скомандовал Гришневич.
Когда все построились, Гришневич пояснил:
— Слушайте боевую задачу. Поскольку сегодня есть и время и возможность, что бывает у вас не часто, все без исключения должны постираться. Понятно, что не полностью, а хотя бы застирать грязные места. Что тебе, Стопов?
— Товарищ сержант, а у меня все хэбэ грязное. Можна я полнастью пастираюсь? — попросил Стопов.
— Ладно. Те, у кого хэбэ очень грязное, могут постираться полностью. Кто не успеет до пяти или у кого хэбэ будут полностью мокрыми — останутся без кино. Остальным можно будет пойти. И еще — обязательно почините, кому нужно, сапоги. Это в первую очередь касается Тищенко, Бытько и Шкуркина. Сапоги чинят в сушилке. Кто-нибудь пусть возьмет специальную железную ногу у Черногурова. У него же — гвозди и резину. Каблук аккуратно спилите напильником с той стороны, где он стерт и прибьете на это место кусок резины. Лишнее надо обрезать ножом. Чтобы к завтрашнему утреннему осмотру у всех были исправные сапоги.
Получив инструкции по проведению выходного дня, взвод разбрелся по казарме. Хэбэ у Тищенко было еще довольно чистым, и он решил лишь застирать наиболее грязные места. Но в умывальнике уже набилось столько народа, что не было никакого смысла туда соваться… Чтобы не тратить попусту время, Тищенко решил написать письма домой и Бубликову. Застав Тищенко за написанием писем, Гришневич недовольно спросил:
— Тищенко, у тебя что — все хэбэ чистое? Нигде грязи нет?
— Никак нет — грязь есть. Правда немного — только рукава и низ штанов.
— Чего же ты тогда письма пишешь в то время, когда другие стираются?
— Виноват. Просто в умывальнике очень много людей… Когда там слегка рассосется, я тоже пойду — ведь мне совсем немного надо застирать. Половина взвода еще очереди ждет, — посмотрев на сержанта, Игорь понял, что тот его совершенно не слушает.
Гришневич смотрел в сторону третьего взвода, откуда доносились настоящие громовые раскаты хохота. Ворсинка, захлебываясь и визжа от восторга, что-то рассказывал тесно обступившим его курсантам.
— Ворсинка, что-то тебе слишком весело — прикрой свой ротик! — крикнул Гришневич.
Ворсинка замолчал, но через несколько секунд перешел на шепот, и кубрик вновь стал сотрясаться от смеха.
— Курсант Ворсинка, ко мне!
— Есть! — весело крикнул Ворсинка и подошел к Гришневичу.
В кубрике воцарилось напряженное молчание. Подойдя к сержанту, Ворсинка отдал честь и лихо доложил:
— Товарищ сержант, курсант Ворсинка по вашему приказанию прибыл!
В глазах Ворсинки светилась спокойная уверенность в том, что ничего серьезного ему не будет — сержант из чужого взвода и, скорее всего, ограничится обычным замечанием. Но Гришневич думал иначе. Подойдя вплотную к Ворсинке, он спросил, с угрозой чеканя каждое слово:
— Что, Ворсинка, тебе очень весело, да?!
— Так точно — анекдоты рассказывали. Хотите расска…
Договорить Ворсинка не успел, потому что Гришневич наотмашь заехал курсанту кулаком в челюсть. Ворсинка не упал лишь потому, что падать было просто некуда — позади его стояла колонна. Голова курсанта от сильного удара дернулась назад и ударилась о колонну. Пилотка упала на пол. Схватившись рукой за челюсть, Ворсинка хотел поднять пилотку, но Гришневич его остановил:
— Курсант — была команда смирно! Прими строевую стойку, душара!
От былой веселости на лице Ворсинки не осталось и следа — оно приняло какое-то странное, обиженно-злобное выражение.
— А теперь тебе весело? — спросил Гришневич.
— Никак нет. Мы просто анекдоты рассказывали… Разве нельзя? — с трудом выжал из себя Ворсинка.
— Анекдоты, боец, можно рассказывать. Но в первую очередь надо выполнять замечания сержантов. Грудь к осмотру!
Существовал дурацкий обычай — если кто-то из курсантов провинился, сержант осматривал у него третью пуговицу хэбэ сверху. Если у пуговицы металлическая петля располагалась перпендикулярно груди, сержант бил кулаком по этой пуговице, стараясь согнуть петлю о грудную клетку. Вздохнув, Ворсинка выпятил грудь. Гришневич не стал проверять пуговицу, а просто ударил Ворсинку в грудную клетку. Ворсинка пошатнулся, несколько секунд ловил ртом воздух, а затем зашелся глубоким, хриплым кашлем.
— Ну что, Ворсинка — надо слушать сержантов?
— Так… Ха-кха! Кха-кха-ха! Надо!
— Смотри не умри! А теперь — улетел отсюда, душара!
Все еще кашляя, Ворсинка понуро побрел прочь. Тищенко думал, что сержант сейчас остановит Ворсинку и заставит бежать, но сержант посчитал наказание вполне достаточным и больше его не трогал. Провожая Ворсинку взглядом, сержант раздумывал о последствиях: «Заложит, падла или нет? Если заложит, то надо будет ему все ребра пересчитать. Но вроде бы он парень крепкий — не из позвонков. Наверное, не гнилой — не заложит». И сержант отвернулся к окну в полной уверенности в том, что все сойдет ему с рук.