Удавшийся рассказ о любви (сборник)
Шрифт:
– Так вот: жертв, к счастью, нет. Но всякие ушибы, да и график движения поездов почти на десять часов оказался нарушен. Вероятно, ему дадут около трех лет лишения свободы, но, с другой стороны, дело тонкое. Этот Стремоухов…
Лапин уже привык к фамилии и слушает спокойно. Они с прокурором стоят у окна, за их спинами шум и разговоры.
– Предварительное следствие вел мой сын…
– Да-да. Я внимательно слушаю.
– Я знаю, что сын мой дружен с вами, Юра, уважает вас. И хочу, чтоб он у вас поучился… И сами, пожалуйста,
Прокурор глядит куда-то вдаль, молчит – оба стоят у окна, затем прокурор продолжает:
– Не хотелось бы, чтобы остальные амнистированные были задеты из-за Стремоухова, – ну, знаете эту вдруг пробуждающуюся агрессивность после возвращения. Будьте внимательнее.
И прокурор с легким подбадриванием хлопает Лапина по плечу. Прикосновение тут же отдается в голове, и Лапин делает усилие, чтобы не покривиться от боли.
Словно отстраняясь от сказанного, прокурор поворачивается к общему разговорному шуму.
– Товарищи, – прокурор обращается ко всем, – я сожалею, что задержал вас в субботний вечер. Желаю вам всем хорошего воскресенья.
Конец.
На улице прохладно, хотя солнце еще не зашло. Рядом шагает Шириков и приглашает к себе домой.
– Еле на ногах держусь, – говорит Лапин. – Дома отдыхается лучше.
И дома действительно лучше. Лапин раздевается, постель ждет. В комнате тепло. Но почти тут же подтверждается некое смутное предчувствие сегодняшнего дня (там, в разговоре с прокурором, мелькнула фамилия Стремоухов). Звонит телефон.
– Сереженька изуродовал человека, – говорит Бышев в трубку.
Лапин стоит у телефона в носках.
– Сереженька себя уже студентом почувствовал. И решил рассчитаться с одним из тех, кто смеялся над ним. Так сказать, на прощанье, – Бышев откашливается. – Ты слушаешь?
– Слушаю.
– Я зашел за Сереженькой к его хозяйке: его там нет. Я тогда в общежитие, где он раньше жил…
Лапин стоит в носках. Он слушает и водит ногой по полу, отыскивая на ощупь только что покинутую теплую внутренность ботинка.
Бышев рассказывает:
– Зашел к ним в общежитие, спрашиваю: где Сергей?.. Тут же мне рассказали. Парни сидят, выпивают немного, суббота у них. Оказывается, утром они ходили на лыжах за город. Сереженька вдруг захотел тоже на лыжах – высмотрел своего насмешника, и, когда тот полез в кусты, Сереженька за ним и в кустах – сзади по голове.
– Чем?
– Веткой суковатой. Дубиной, говоря короче. Парень свалился и, может быть, помер бы там, истек кровью. Слава богу, на него наткнулись. А Сереженька, конечно, исчез, как в воду канул.
– Исчез?
– Да.
– А парни были в милиции?
– Еще бы. Тут же и пошли. Говорят, уже разыскивают Сереженьку. Я тебе два часа беспрерывно звоню, тебя ни на работе,
– Погано.
Лапин немного молчит. Затем спрашивает: – Как твои дела?
– Хорошо. У меня такой подъем сейчас. В работе моей… и вообще.
Лапин думает, не спросить ли подробнее, немного молчит, затем опять начинает о Сереженьке:
– А с парнями ты договориться не пробовал?
– Какое там!.. Они и слышать ничего не хотят.
– Ты, пожалуйста, сиди дома. Вдруг Сереженька к тебе придет. Должен же он куда-то прийти.
– Сразу позвоню тебе.
– Да.
Когда Лапину нужно долго сидеть среди незнакомых, он выбирает какой-то предмет и время от времени скользит по нему глазами, находя в этом некое равновесие. Здесь общежитие. Здесь таким особенным предметом явилась узкая, как девичья, кровать среди шести других общежитских кроватей – бывшая кровать Сереженьки.
В комнате накурено. Лапин (он сидит здесь уже более часа) наконец слышит первую благоприятную фразу:
– А в общем, конечно, зла я на него не имею. Я же не знал о нем ничего.
Это говорит парень с забинтованной головой, пострадавший, зовут его Иваном. Его забинтованная голова кажется громадной. Лапин старается больше чокаться, а пить меньше, чтобы ни в коем случае не ослабеть раньше времени. Эти заводские парни умеют пить.
– Значит, что мы должны сделать? – говорит второй бывший сосед Сереженьки. – Пойти в милицию и сказать, что обыкновенная драка… дескать, свои подрались, да?
И парень недоверчиво хмыкает:
– Как-то очень просто это получается.
– Ничего не просто. Нормально, – говорит Лапин.
– Сгоряча, дескать, да?
– А кто ходил в милицию с жалобой?
– Ну все. Все ходили.
– Вот всем надо и опять пойти. Сами, дескать, подрались, сами и разобрались, – говорит Лапин.
– Не поможет. Мы их знаем.
– Ну не поможет, значит, не поможет. Но пойти надо. Прямо с утра, ребята, прошу вас очень.
– Не наткнись мы случаем, Иван бы просто подох.
– Подох, это точно, – подтверждает Иван, выпивая рюмку и боязливо поглаживая свою забинтованную голову. После перевязки Иван тут же сбежал из больницы на субботнюю вечеринку друзей – и вот он сидит, трогает руками голову, не веря, что все обошлось, трогает и вдруг смеется.
– Ишь, оживел, – смеется и Лапин.
И тут же Лапин опять рассказывает, как убили у Сереженьки мать и как жил Сереженька в детдоме. Сами факты он уже не пересказывает – теперь очередь трогательных мелочей, – в парнях уже заметно пробужена вечерняя жалость и вечерняя доброта, ну и рюмки играют кое-какую роль. Лапин объясняет, что Сереженькину мать убили в лесу и потому сам Сереженька напал на Ивана тоже в лесу, в зарослях, – Лапин видит, что они не понимают, но они хотят понять, это он тоже видит.