Углич. Роман-хроника
Шрифт:
– Умру за тебя, государь!
– Умереть - дело не хитрое, - хмыкнул царь.
– Выискивать, вынюхивать усобников, за тыщу верст чуять боярские козни - вот что мне надобно. Но то дело тяжкое, недруги коварны.
Лицо царя ожесточилось.
Борис впервые так близко видел государя. А тот, высокий и широкоплечий, с удлиненным, слегка крючковатым носом, смотрел на него изучающим, пронзительным взором.
– Млад ты еще, но чую, не лукавишь.
Борис рухнул на колени, поцеловал атласный подол государева кафтана.
– Не елозь! Службой докажешь.
Дмитрий Годунов был обрадован новой милостью царя: вот теперь и племянник приближен к государю. Вновь в гору пошел род Годуновых, поглядел бы сейчас покойный брат Федор.
Вот уже несколько лет ходил Дмитрий Иванович в царских любимцах. О том и не мнилось, да случай помог.
Как-то духовник царя, митрополит Афанасий, прознавший о большой книжности Дмитрия Годунова, позвал того в государеву библиотеку. Кивнул на стол, заваленный свитками и книгами.
– Ведаешь ли греческое писание, сыне?
– Ведаю, святой отец.
Митрополит, маленький, сухонький, скудоволосый, протянул Годунову одну из книг.
– Чти, сыне. То божественное поучение.
Дмитрий Иванович читал без запинки, голос его был ровен, ласков и задушевен.
Ни митрополит, ни Годунов не заметили появления царя; тот застыл подле книжного поставца; стоял долго и недвижимо.
– То похвалы достойно!
– наконец громко воскликнул государь.
Годунов обернулся. Царь!
Дмитрий Иванович от неожиданности выронил книгу из рук, зарумянился, земно поклонился.
– Похвалы достойно, - повторил царь.
– Редкий ученый муж ведает греческий.
Иван Васильевич вскоре удалился в свои покои, но книгочея он не забыл. И трех дней не прошло, как Дмитрию Годунову было велено явиться в государеву опочивальню. То было вечером, когда Иван Васильевич готовился ко сну.
Покои были ярко освещены серебряными шанданами и двумя паникадилами36, висевшими на цепях, обтянутых красным бархатом. В переднем углу стояли небольшая икона и поклонный крест - «как сокрушитель всякой нечистой и вражьей силы, столь опасной во время ночного пребывания».
Иконостасов, с многочисленными образами, крестами и святынями, в постельных покоях, по обычаю, не держали: утренние и вечерние молитвы царь проводил в крестовой палате.
Государь лежал на пуховой постели, укрывшись камчатым кизилбашским одеялом с атласной золотой каймой. Лицо царя было спокойным и умиротворенным: из опочивальни
Дмитрий Годунов вошел в опочивальню вместе с постельничим Василием Наумовым. Тот ступил к ложу, а Годунов остановился у порога.
– Подойди ко мне, Дмитрий, - ласково молвил царь.
Иван Васильевич протянул Годунову книгу, оправленную золотом и осыпанную драгоценными каменьями; верхняя доска украшена запоной с двуглвым орлом, а нижняя - литым изображением человека на коне с палашом; под конем - крылатая змея.
– Книга сия греческим ученым писана. Зело мудрен… Чел да поустал очами. Соблаговоли, Дмитрий. Голос мне твой люб.
Дмитрий чел, а Иван Васильевич внимательно слушал; лицо его то светлело, то приходило в задумчивость.
– Мудрен, мудрен грек!
– воскликнул царь.
– Сию быголову для Руси… А впрочем, и у меня есть люди думчивые. Один Ивашка Пересветов чего стоит. Челобитные его о переустройстве державы весьма разумны. Далеко вперед смотрит Ивашка. А Сильвестр, Алешка Адашев? Светлые головы. Аль хуже мои разумники греков?
Царь поднялся с ложа и продолжил с воодушевлением:
– Книжники, грамотеи, ученые мужи зело нужны Руси. Друкарей37 из-за моря позову. Заведу на Москве Печатный двор, книги станем делать. И чтоб писаны были не греческим, а славянским письмом. Ныне неверных и богохульных писаний развелось великое множество. Всяк писец-невежда отсебятину в право возводит. Законы Божии, деяния апостолов читаются разно, в службах путаница. Довольно блудословия! Я дам народу единый закон Божий и единую службу церковную. В единстве - сила!
Иван Васильевич говорил долго и увлеченно, а когда, наконец, замолчал, взор его остановился на лице Годунова.
– Станешь ли в сих делах помогать мне, Дмитрий? Погодь, не спеши с ответом. Дело то тяжкое. Боярству поперек горла новины. Люто злобятся, псы непокорные! Через кровь и плаху к новой Руси надлежит прорубаться. Способен ли ты на оное, Дмитрий? Не дрогнешь ли? Не смутит ли тебя дьявол к руке брата моего, доброхота боярского Владимира Старицкого?
– Я буду верен тебе, великий государь, - выдерживая цепкий взгляд царя, твердо молвил Дмитрий.
– Добро… Отныне станешь при мне.
Вскоре, в одночасье, преставился глава Постельного приказа Василий Наумов, но Иван Васильевич не торопился с новым назначением: Постельный приказ - личное ведомство, домашняя канцелярия государя. Постельничий ведал не только «царской постелью», но и многочисленными дворцовыми мастерскими; распоряжался он и казной приказа.