Уха в Пицунде
Шрифт:
Действительно, отчего он не уехал в свои варшавские или какие-нибудь другие дворцы? На что рассчитывал?
— Золото в доме есть? — повернулся комиссар к женщине.
— Перед войной все вывезли. Немного из серебряного столового сервиза засталось, у меня нет… — Она дотронулась до сережек в ушах.
— Совсем никаких ценностей?
— Только сам замок…
— А у него? — кивнул он на старика.
— Граф живет очень скромно.
— Безручка, займись коврами. — Комиссар поморщился, потрогал себя за нос. — На конюшне кони есть?
Хозяйка хотела ответить, но Безручка
— Одиннадцать чистопородных арабских скакунов было, товарищ комиссар, сам видел! По двадцать тысяч рублей золотом каждый! И конюхов человек двадцать. Ни у кого такой конюшни не было, товарищ комиссар, ни в Вильне, ни за Вильней. Выводили на пробежку — земля дрожала…
— Тоже вывезли?
— Видать, немца достались.
Граф вдруг заговорил, показывая рукой в окно. Чужая речь звучала приятно для уха, комиссар слушал, не перебивая.
— Ну? — уставился он на женщину, когда граф утомленно затих, вытирая с бороды слюну.
— Граф говорит, что кони и правда были очень дорогие, лучшие в России… В Англии покупали, так, граф?
Старик кивнул головой.
— Где они сейчас?
— В Варшаву увезли… Не знаю, этим управляющий занимался, но мы уже давно без управляющего… Граф отошел от всех дел, не захотел жить с семьей… Понимаете, мы не имеем никаких связей…
— Ладно.
Замок был наполнен голосами, грохотом, шуршанием, к потолкам с лепниной вздымалась пыль, собиравшаяся по углам голами. Красноармейцы деловито стаскивали в кучу все, что попадалось под руку: стулья, зеркала, скатерти, покрывала, посуду. С грохотом рухнул один из рыцарей у лестницы.
— Кахля на печках хорошая! — крикнул в спину комиссару цыганистый парень с завязанной шеей. — В Ивенце мой дед кахлей занимался, эта оттуль…
— Кафель не трогать, — погрозил ему комиссар. — Вывезем только то, что могут украсть.
— А як же! — охотно согласился красноармеец. — Народное имущество. Но украсть и кахлю можно, и шпалеры, весь замок по кирпичине разберут, если что.
— А это? — похлопал комиссар по кобуре маузера.
— Дак ясно. Власть тогда власть, когда ее боятся.
Красноармейцы по одному заскакивали на кухню и выходили оттуда, жуя. У комиссара засосало в животе, но на кухню он не пошел. Нечего ему делать на кухнях. Интересно, кто готовил графу еду? Неужели эта, с задранным носом?
Сверху уже спускался, опираясь на трость, граф, женщина следом за ним несла раздувшийся саквояж.
— Что в нем? — потянулся комиссар к саквояжу.
— Необходимые бумаги, документы, печать с гербом… — раскрыла саквояж хозяйка, но из рук не выпустила.
Саквояж был из хорошей кожи, вместительный, удобный.
Из конюшни подогнали двух запряженных в сани лошадей, стали загружать в них ящики, узлы, скатанные ковры.
— Товарищ комиссар, — подбежал Безручка, — как будем зеркала вывозить? Фура нужна, и не одна…
— Отставить…
Комиссар посмотрел в одно из высоких венецианских зеркал — и сам себе не понравился.
— Возьмешь двух красноармейцев, останешься замок охранять. Старшим назначаю, ясно?
— Так точно! — вытянулся Безручка.
Комиссару отчего-то хотелось быстрее выехать из замка. Стоит он больно неудобно —
Время балов закончилось.
На совместном заседании председателей военного комитета, исполкома и комбеда граф отвечал по-французски и улыбался.
— А, сволочь, по-людски говорить не хочешь?! — дернул щекой комбедовец Холява. — Расстрелять!
Однако остальные его не поддержали. Графа вывели в соседнюю комнату.
— Из Варшавы пришло требование о выдаче, — сказал Пузиков, председатель волисполкома, — хотят забрать к себе. Воссоединение с семьей…
— А мы им — во! — показал дулю Холява.
— Дался тебе этот граф, — пожал плечами Пузиков. — Земля с дворцами здесь останется, никуда не уедет.
— Бриллианты с собой заберет.
— Нет бриллиантов, — вмешался комиссар, который арестовывал графа в пущанском замке. — Немного столового серебра, пара золотых колец, серьги. Видно, до войны успели все вывезти, вместе с арабскими скакунами. Я не здешний… Богатые они были?
— Кто, Тышкевичи? — неохотно стал ковыряться в бумагах Пузиков. — Родовые поместья в Логойске и Острошицком Городке, дом в Вильне, имение в Биржи в Литве… Вот здесь написано — какой-то Тышкевич основал музеи в Вильне и Паланге.
— Расстрелять за то, что вывезли золото, — стоял на своем Холява.
— Старый граф ни при чем. — Комиссар поднялся, прошелся по кабинету. — Дети старались, родня. Считаю, отпустить его можно. Все равно долго не проживет.
— А что его баба? — спросил Пузиков.
— Альбом на память попросила. — Комиссар достал скомканный носовой платок, высморкался. — У нее здесь мать живет, отпустили.
— Конопацкую? — подскочил комбедовец. — И ее не надо было отпускать. Попили нашей крови, теперь нехай дерьма поедят. У матери ее домина будь здоров, гостиницу сделать можно.
— До всех очередь дойдет, — сказал Пузиков, — пока что с графом надо решить.
— Расстрелять к чертовой матери!..
— Отпустить мы его отпустим, — сел на свое место комиссар, — нам сейчас международные скандалы не нужны. Однако необходимо, чтобы он подписал отказ от всего имущества Тышкевичей: земли, замков, дворцов, домов, фабрик и так далее…
— Правильно! — прояснилось лицо Пузикова. — Мало ли как повернется — а у нас документ. Мудро!
— Надо составить подробный список всех владений, — продолжал комиссар, — отправить с мандатами людей в архивы или еще куда. Документы должны быть выправлены по всей форме, чтобы комар носа не подточил. А граф…