Уход в затемнение
Шрифт:
из черноты глазного дна поблескивали всполохи огня, и в этом его "спасибо" слышался небольшой надрыв, сиплый свист свободы. Он говорил не ей. Он говорил это "спасибо" лишь потому, что "спасибо" необходимо сказать. Из полагающейся вежливости. Она вздыхала и, пытаясь его забыть, включала электрочайник, чтобы хоть чемто себя занять.
Николай же выходил из библиотеки, и самая первая фраза, что всегда слетала с его губ, была:
– Какая девушка!
Он глубоко вздыхал и шел домой.
Впрочем, Надежда не была библиотекарем в самом
Лет с шести мама постоянно говорила, что Надя некрасива. И, если Наде предложит руку и сердце какойнибудь немолодой человек, не стоит отказываться. Маму смущали глаза девочки, что будто бы "навыкате" и маленький рот, "словно у рыбки". Предложение мужчины, например, в возрасте, говорила она, единственный шанс.
И однажды, когда Наде было девятнадцать, этот шанс представился.
Директор фармацевтической компании, изгнанный женой из дома и из брака за патологическую бесплодность, заработанную им вместе с несколькими миллионами рублей, сорока девяти лет отроду Николай Иванович Лизергинов без ума влюбился в Надежду, что играла на укулеле в подземных переходах на улице Вайнера.
Николай Иванович по рабочим вопросам часто заходил в Министерство здравоохранения на той же улице. И, выходя оттуда, шел на Кафедральную площадь, ловил такси и ехал в офис.
Путь до Кафедральной площади проходил через подземные переходы. И то в одном, то в другом Николай Иванович встречал Надю. Обычно она стояла у лестницы, невнятно тренькая на инструменте, и чтото напевала.
Николай Иванович останавливался перед ней, доставал из внутреннего кармана куртки платок, тщательно вытирал лоб, прятал на место.
Надя в то время обесцветила волосы. Через пару недель волосы отросли и показывали черные корневища. Это выглядело глупо. Тогда девушка выкрасила их в голубой.
Она долго разводила краску, вымеряла нужные пропорции, чтобы получился не синий, а именно лазурный. Но так и не смогла угадать с ними. Цвет вышел бледноголубым.
А Николай Иванович Лизергинов, утираясь платком, слушая голос бледноголубой Нади, забывал о работе, министерстве и бывшей жене.
Играла Надя плохо, но ее голос завораживал. Затем, дослушав песню, он бросал ей в раскрытый футляр несколько купюр и уходил.
Так продолжалось из недели в неделю, пока Николай Иванович, вконец накрученный ссорами с бывшей женой, трудностями общения с министерством и грядущими хлопотами по новому проекту, вновь не оказался возле поющей Нади. По своему обыкновению, он встал рядом с ней, близко, почти напротив, стал вслушиваться в слова.
– Мое сееердце остановилось, мое сееердце замерло, - пела Надя.
"И я все вижу наяву", - подумалось Николаю Ивановичу. И в тот же миг он какимто особым и новым, внезапно родившимся чутьем, понял, что песня
Полный благодарности, он достал бумажник, но в нем было лишь три сотни наличных. Он положил их в футляр укулеле. Этого показалось мало.
Надя улыбнулась, узнав его. И когда она, доиграв песню, отняла от своего живота инструмент, чтобы немного передохнуть, он, преисполненный восторга от открывшейся ему мысли, не зная и не ведая, как это преодолеть, прильнул к ее губам.
Девушка тут же захотела залепить ему пощечину, она уже взмахнула рукой, но вдруг вспомнила слова матери о "немолодом человеке" и поняла, что вот оно - то, что ей предначертано.
Надвигалась очередная осень.
От него всегда пахло больницей, аптекой, вымытым с хлоркой полом, едким физраствором и даже ватномарлевой повязкой. Он был внимателен, чуток, вежлив и, самое главное, быстро засыпал.
Под его размеренное сопение Надя рассматривала потолок и, находя в этой плоскости, покрытой известью, какието мелкие изъяны отмечала, что Лизергинов все же идеальнее своего потолка.
Вскоре Надя съехала от мамы. Николай Иванович заботливо оплачивал ее съемную квартиру, но сам появлялся там редко.
– Дела, голубушка моя, - говорил он в ответ на укоры, - они ведь сами себя не решат. А если и решат, то совсем не так, как хочется.
Мама Надежды пыталась держать с дочерью связь столь же часто, как раньше. Телефон мог зазвонить в любое время суток. По мнению мамы это, разумеется, как столкнуться ночью возле кухни или ванной и переброситься парой фраз, то есть было естественно.
Надя, когда раздавался телефонный звонок и Николай Иванович в этот момент был в ее съемной квартире, трубку не поднимала. На ночь же совсем выключала телефон из розетки. Но эти небольшие хитрости никак не могли избавить Надю от расспросов мамы, и окольными путями мудрая женщина выведала все, что ей хотелось знать.
Вскоре девушка почувствовала давление на себя. Мама желала познакомиться с ее, как она ехидно произносила, "молодым человеком". О том, что он немного старше ее самой, мама уже знала.
Лизергинов отнесся к этой вести просто.
– Ну, раз она хочет, то отчего же и не познакомиться? Мать все же, имеет право, - сказал он Наде, и девушка разом поняла, что единственный несогласный на это знакомство человек - она сама.
Ее словно окатили ледяной водой.
Какими бы ни были ее представления о жизни, как бы ни порицалось то или это действо в обществе, и ее мама, и Лизергинов плевать на то хотели. Надя успокоилась.
– Только знаешь что, Николай, - сказала она.
– Надо бы тебе купить особый костюм. Мама любит, когда мужчины в особых костюмах.