Уход в затемнение
Шрифт:
Он подошел. Сверху шкатулки находилась пластиковая прозрачная крышка с прорезью для монет и купюр. Николай аккуратно протолкнул в прорезь приготовленные для оплаты теплые железные кругляши и повернул торчащую сбоку ручку.
Монеты двинулись. Брошенные им пятаки перевернулись, и место двуглавого орла занял земной шар, обрамленный колосьями злаковых. От низа до середины высоты колосья бережно оплетала лента.
Вылез билет. Оборвав его о заточенные зубцы механизма, мужчина вернулся к прежнему месту и сел.
Автобус продолжал
Листва смешивалась с окурками и осенней грязью, чернокрасножелтая, твердела в ожидании сильных морозов.
Взгляд побежал по салону и в двух шагах заприметил нечто похожее на стопкран. Однако стоп-крана тут быть не могло.
Мужчина подошел к устройству. Прямоугольная металлическая коробочка, висевшая на пластиковой перегородке между автобусных окон, имела подвижную рукоятку, обращенную внутрь салона. Сверху нее небольшой зазор, куда могла поместиться разве что какаянибудь тоненькая бумажонка.
Вставив в него билет, Николай нажал на рукоятку. Шипы устройства, как дырокол, пронзили беззащитную бумажку. В это же мгновение автобус закрыл двери и тронулся с места.
– Следующая остановка - Греческий проспект, - прохрипели динамики.
Тряхнуло. Резко схватившись за поручень, Николай аккуратно сполз на ближайшее сиденье.
– Зачем ты читаешь все эти книги? Только ради любопытства?
– спросила Надя.
– Нет. Конечно, нет, - ответил Николай.
Его руки пытались покрепче завязать шнурки на коньках. Опыт подсказывал, что те имеют привычку постоянно развязываться, причем, в самый неподходящий момент.
– И зачем же?
– спросила девушка.
Шапку с заячьим меховым ободком она надела чуть ли не по брови. Каждый раз, смотря ей в глаза, мужчина невольно улыбался. Полозья коньков отражали свет фонарей. Николай прищурился.
Внутренняя камера подчеркивала лишь пастельные тона голубого цвета, выбеливала все светлое, представляя его, словно искрящийся чистый лист бумаги, а остальное - погружала в глубокий беспросветный черный. Присутствовал и яркозеленый, но им были награждены лишь Надины глаза.
Казалось, помимо истекающих светом фонарей, белоснежного, покрытого мелкими ссадинами катка, черного беззвездного неба, летящего на них снега и ее зеленых глаз, в этом мире более ничего не существует. И глаза Надежды казались ему единственной, последней живой звездой во всей бескрайней вселенной, что обхватывала со всех сторон ледяной каток.
Она както особо глубоко вздохнула и, задержав воздух на пару секунд, выдохнула. Белый пар в этом, создаваемом ей мире, оказался чемто новым, изысканным, красивым.
Николай поднялся со скамьи, схватил Надю за руку и принялся разбегаться по кругу.
– Успевай, - бросил он ей и крепче сжал ладонь девушки.
Надя, сначала несколько неловко, но затем, войдя в ритм, набирала ту необходимую скорость, что позволяла
– Что ты думаешь об этих людях?
Надя пригляделась. Люди, катавшиеся вокруг, были веселы, они смеялись, даже когда падали. Пара огибала упавшие тела и ускорялась вновь. В крутящемся снеге и на большой скорости невозможно было разглядеть ни одного лица. А их было множество, все лучились счастьем и весельем.
– Я не могу их рассмотреть, - сказала Надя, - но, в целом, они мне нравятся.
– А завтра сможешь ли ты узнать их, если, скажем, они зайдут к тебе в библиотеку?
Надя рассмеялась.
– Конечно, нет! Я же, говорю, даже рассмотреть не могу!
– Вот, - сказал Николай.
– Все вокруг развивается со стремительной скоростью, и это вызывает восторг! Однако я не могу объяснить, что, как и почему. Кажется, мне не хватает словарного запаса, чтобы определить, где и что сейчас наш мир.
Но ведь эмоции зашкаливают?!
В этот момент полозок конька Николая столкнулся с полозком летящего на них грузного, громко хохочущего усатого мужчины. Николай, отчаянно вскрикнув, упал. Надя остановилась, подъехала к нему. Присев на колени, она погладила его по съехавшей фуражке.
– Ну как? Нормально?
– Вполне, - кивнул Николай.
– Собрал впечатлений о мире, - спросила девушка, ухмыляясь.
– Ээээх, Кубышкин ты, Кубышкин!
На полу валялся грязный маркер. Николай поднял его, снял колпачок и под широким автобусным окном написал:
"I miss you too".
За окном пронеслась остановка с названием "Пантелеймоновская". Автобус проехал мимо.
С того случая, если ей хотелось перейти на игривую фамильярность или иронично чтото поведать, она называла его Кубышкиным. Он не возражал.
Это было своего рода прозвищем, но прозвищем совсем не обидным, а попросту глупым или даже, в некотором роде, безоценочным. Безоценочным к его естеству, но не к тому, как он выхватывал из реальности образы, приукрашивал их и хоронил в своей голове, надеясь на то, что однажды они взойдут в его первой и, наверняка, единственной киноновелле.
Так что аналогию с полученным от Нади прозвищем он понимал.
Однажды, сидя в парке на скамейке, она спросила:
– Много у тебя было прозвищ?
Николай задумался.
В парке, в центре одной из главных клумб стоял пятиметровый памятник Маяковскому. Статуя держала правую руку в кармане каменных брюк, а левую, с открытой ладонью, отводила чуть назад. Волосы поэта изображались четким пробором посередине головы. Было ясно, что поэт декламирует.
– В школе меня прозвали ТяпкинымЛяпкиным. Потому, что всегда и все мне удавалось лишь тяпляп. Дети за словами далеко не ходят же.