Уходила юность в 41-й
Шрифт:
фланге в стык с соседней, 6-й армией. Задачи по своей сложности возросли вдвое.
Чтобы удержать Киевское шоссе, надо неустанно контратаковать с севера, бить по
левому флангу вражеского танкового клина. Это между тем лишь полумера. Ох как
необходим совместный удар с севера и с юга! Именно на это указал утром по прямому
проводу командующий фронтом генерал Кирпонос: «Мы нажмем на Музыченко,
командарма 6-й, чтобы и он атаковал со своей южной стороны энергичнее.
фашистам будет не до Киева!» Эх, если б было так.
И колесит в сопровождении броневика с охраной «эмочка» командующего армией
по бедолажным лесным проселкам, направляясь на юг, где сейчас несоизмеримо
труднее, чем здесь, среди полесского бездорожья...
Ударом на удар
1
Через завесу лет и поныне мне видятся дни, когда мы, выбравшись из хляби
полесских болот, сосредоточивались в Коростеньском укрепрайоне. Враг неотступно
[66] преследовал поредевшие в минувших боях и изнуренные тяжелыми переходами
части армии. Он во что бы то ни стало старался упредить наш выход к укреплениям,
чтобы захватить огневые точки.
Отбиваясь от наседавших фашистов, мы вышли наконец в район лесов и
перелесков, больших и малых селений, связанных между собой сетью большаков и
проселков. Крупных магистралей вокруг не было. Лишь в северной стороне по
болотно-лесистой местности от Сарн на Киев да с юга на северо-восток, от Новоград-
Волынского к Коростеню, протянулись две железнодорожные ветки и одна шоссейная
дорога. Зато ниже, опоясывая южный фас укрепрайона, вытянулось Киевское шоссе,
которое с началом военных действий принесло нам немало хлопот.
С зимних квартир в назначенное место подошел второй эшелон полка — огневые
взводы вместе с тыловым хозяйством. Теперь мы — единая и мощная боевая единица!
В подразделениях появилось пополнение — мобилизованные приписники. В
нашем взводе среди них как-то сразу выделился Иван Донец — плотный молодой
мужчина. Оказался он очень говорливым, всякий разговор обычно начинал со слов:
«Вот у нас, бывало, в Семаках...» Это он о своем родном селе.
Иван приглянулся нашему помкомвзвода Козлихину и тот решил взять его в
разведчики. Я не возражал. Отделение связи формировалось, пожалуй, не хуже, но там
преобладали запасники пожилые и малорасторопные. Козлихин морщился: «Ох,
намучаемся с такими!.. Каким должен быть связист? Катушки на плечи, телефон под
руку и — на линию. Аллюр три креста! А что эти?» Я успокаивал: привыкнут, мол. Но
тот не унимался: «Если б не положение парторга, ввел бы властью помкомвзвода им
физзарядку от зари до зари, чтоб животы похудели
шутил. Однако, услыхав шутку, Атаманчук, один из новых связистов, грузный,
широкоплечий, с укором посмотрел на Козлихина: «Не суди по животам, а смотри по
ногам да рукам. В уборку-то, бывало, за день по двести мешков с зерном перебрасывал
на расстояние. И в каждом, понятно, стандартный вес — полцентнера! А твои катушки,
старшой, мне как игрушки. Так-то!» И, взяв одну — с намотанным кабелем, подбросил
и так же ловко поймал. [67]
Заметно пополнилась наша командирская среда. Мы, молодые лейтенанты,
познакомились с командиром дивизиона капитаном Бухваловым, который оставался на
зимних квартирах, как говорили, из-за болезни жены. Он, малорослый и полноватый,
выглядел слишком угрюмым, казалось, вовсе не улыбался и всегда был чем-то
недоволен. Полным противовесом ему предстал перед нами старший лейтенант
Бабенко, начальник штаба дивизиона. Шумный, подвижный и рассудительный, он всем
пришелся по душе.
Но что нас с Пожогиным особенно обрадовало — вернулся на свое место Павка
Побережный, наш третий «мушкетер». Встретились с Павкой, конечно, бурно, но когда
поинтересовались ранением, он, застенчиво улыбнувшись, проговорил: «А, заживет
как-нибудь на ходу». И спрятал забинтованную руку за спину.
Мои друзья остались на огневых позициях, расположенных на лесной поляне за
селом Сербы. А я отправился на южную окраину села Цыцелевка, где разместился наш
батарейный наблюдательный пункт. Словом, каждый из нас занял свое штатное место.
Это было десятого июля.
Помкомвзвода Козлихин со старшим разведчиком — у стереотрубы. Я стою с
биноклем и вглядываюсь вдаль, где за пеленой утреннего тумана разбросало свои хаты
огромное село. Отделенный связистов ефрейтор Еременко и его бойцы разместились в
отсеке траншеи. Тут же радисты со своим громоздким ящиком-радиостанцией. С
радиосвязью по-прежнему не ладится, и радисты, орудуя ручками наводки, ловили
нужную волну, нудно и бесконечно спрашивая: «Пятый!» «Пятый», я — «Третий»!»
Это, наверное, давно надоело, в частности ефрейтору Морозову, бойкому и
говорливому парню. Он, повернувшись в сторону радистов, недовольно ворчал: «Ох,
эта самая ваша цифирь! Ведь радист-полярник Кренкель на самом Северном полюсе
разговаривал со всем миром и — ей-богу! — без подобных казусов! А вы? Шли бы в
деревню, к какой-нибудь молодице. Там, уверяю, на нужную волну сразу настроитесь!