Уходила юность в 41-й
Шрифт:
Среди бойцов зашелестел шепоток. [63]
— Подчеркиваю, это не отступление, а отход по приказу свыше. Силы наши
неисчислимы. За нашей спиной развертываются миллионы. Они спешат к нам на
помощь, и до их подхода мы должны выстоять перед врагом, каким бы сильным и
наглым он ни был. За наше правое дело будем насмерть бить кровожадных фашистов.
Победа будет за нами! Кто желает высказаться?
Взял слово лейтенант Пожогин. Заволновался, и, как всегда в такие минуты,
парня на лице заалели веснушки.
— Как могли, воевали за пехоту. Но я — командир огневого взвода. Жду не
дождусь, когда обрушим на головы фашистов наши тяжеловесные снаряды. От них
жарко станет врагам!
4
Четвертого июля, прикрываясь сильными арьергардами, наша 5-я армия начала
отход, вытягиваясь правофланговыми корпусами на дорогу Сарны — Олевск — одну из
основных коммуникаций в здешней округе.
Полили затяжные дожди, и шоссе со старым, изношенным каменным покрытием
стало совсем непригодным. Узкое возвышение дорожной насыпи превратилось в
раскисшее месиво. Единственное облегчение принесло ненастье — над нами, как
прежде, не висели немецкие самолеты.
Наш путь пересекали широкие и полноводные реки Стырь, Горынь, Случь со
множеством затонов и притоков. Вокруг раскинулись Пинские леса и болота. За ними и
дальше на север, за Припятью, гремели ожесточенные бои в Белоруссии, где, как скупо
сообщалось в военных сводках, врагу удалось проникнуть на значительную глубину,
захватить Минск, выйти на подступы к Смоленску. Противник, таким образом, обтекал
правое крыло нашего Юго-Западного фронта, угрожая непосредственно нам,
пробивавшимся сквозь бездорожье на восток.
Долгие пасмурные дни и ночи в багровом зареве. Движемся тяжело, беспрерывно.
Доходят до нас разговоры, как неотступно противник преследует наши арьергардные
части. Он стремится перехватить наш отход, с помощью засланных на маршрут
разведывательно-диверсионных групп внести сумятицу или нанести максимальный
урон в кровавых стычках. В лесных чащобах по обеим [64] сторонам большака то и
дело вспыхивают перестрелки, ухают разрывы гранат. Это наше боковое охранение
сбивает засады фашистских лазутчиков.
Невдалеке от реки Случь движение приостановилось. Вышли вперед, чтобы
узнать причину. У моста копошатся саперы, укрепляя сваи. Видимо, диверсанты
пытались подорвать мост. Но не вышло. А в стороне, на берегу, бугорок свежей могилы.
Вынырнув из-за автомашин, лейтенант Григорьев тихо произносит:
— Рядом, у моста — наше высшее командование!..
Действительно, неподалеку от нас — трое в дождевых плащах. По круглым
кокардам на фуражках видно:
— Крайний слева. — генерал-майор танковых войск Потапов, командующий
армией. Справа — командир корпуса генерал-майор Лопатин. Они были у нас в полку
вместе с генералом Кирпоносом. Третьего не знаю.
— Что, наш командарм — танкист? — интересуется Пожогин.
— Да, на Халхин-Голе танковой группой командовал.
С генералом Михаилом Ивановичем Потаповым мне еще не раз придется
встретиться на израненных перепутьях сорок первого года. И в послевоенное время
однажды виделся и беседовал с ним. Человек тяжелой и честной судьбы, он всегда
оставался ровным, рассудительным и добрым. По своим мимолетным встречам могу
утверждать, что хладнокровие и невозмутимость не покидали нашего командующего
даже тогда, когда вокруг, казалось, все горело и рушилось.
Пожалуй, нетрудно представить, о чем думал он, наш командарм, теперь, когда
армия покидала район боевых действий, отходя на новый оборонительный рубеж.
Огромное бремя ответственности нес на своих плечах генерал, одетый в простой
дождевик. Земляк и боевой товарищ Георгия Константиновича Жукова, полковник
Потапов на Халхин-Голе командовал Южной группой. Взаимодействуя с другими
нашими и монгольскими частями, группа замкнула кольцо окружения, и японская
армия капитулировала.
Комкор Жуков, командующий всей армейской группой войск, сказал полковнику
Потапову: «Принудил к сдаче противника, езжай на переговоры. Чтоб представительнее
выглядеть перед японскими генералами, нарком [65] Ворошилов присвоил тебе звание
комбрига. Действуй, Михаил Иванович!»
А в госпитале умирала жена. Рядом был сын Юрка, такой забавный и пытливый
мальчишка. С тех пор они были всюду вместе. Когда началась война, хотел отправить
Юрку к родителям в село, что близ Юхнова, под Калугой. Но тот отказался: «Разве
здесь труднее, чем в Монголии, где пески да тарбаганы?» — «Труднее? Не то слово,
сынок! Вот Случь, пожалуй, чем-то походит на Халхин-Гол. Но сколько бед она увидит
еще — никак не сравнить с Халхин-Голом».
Армия сейчас отходит по двум основным направлениям. Из-под Ковеля дорога
тяжелая. Фашисты преследуют, виснут на наших плечах, ищут случай, чтобы
опередить, вырваться вперед.
На другом направлении отходят ослабленные корпуса Рокоссовского и Фекленко.
Однако они ведут тяжелые непрерывные бои, препятствуя прорыву противника на
Житомир и Киев. Правда, враг нащупал слабое звено в нашей обороне, втерся на левом