Уинстон Черчилль. Власть воображения
Шрифт:
Но с ним ничего нельзя было поделать: с конца 1926 г. Черчилль был недосягаем. В общественном мнении он пользовался репутацией главного победителя забастовщиков (хотя был всего лишь самым шумливым), и никто, за исключением Кейнса (и самого Черчилля), не ставил всерьез под сомнение его компетентность как министра финансов. Каждый год вплоть до 1929 г. его представления бюджета в парламенте ждали, как коронного номера, привлекавшего толпу ценителей и приводившего в восторг всех депутатов без исключения; сказать по правде, он сумел развить ораторские способности и говорил теперь намного свободнее, часто откладывая в сторону свои записи, чтобы следовать сиюминутному вдохновению (по крайней мере, складывалось такое впечатление…). И шутил он теперь непринужденнее и естественнее, став в палате общин главным и непревзойденным острословом; так, 7 июля 1926 г. он воинственно заявил лейбористам: «И запомните раз и навсегда, если вы устроите нам новую всеобщую стачку, мы устроим вам… – короткая пауза, за время которой депутаты от оппозиции, ожидая угрозы применить войска, приготовились освистать оратора, – …новую “Бритиш газетт!”» Удивление и облегчение депутатов смешались в безудержном взрыве хохота.
У Черчилля было немало врагов: лейбористы не прекращали выставлять его
Депутату и канцлеру Казначейства пришлась по вкусу роль деревенского помещика, и он постоянно пропадал в усадьбе. Уинстон уже два года жил в Чартвелле с супругой (ничуть не любившей это место) и своими четырьмя детьми – семнадцатилетней Дианой, пятнадцатилетним Рэндолфом, двенадцатилетней Сарой и четырехлетней Мери. И дом, и парк были полностью переделаны под вкус хозяина, который продолжал лично участвовать в работах. Он добавил к внешним украшениям усадьбы парк с искусственными водопадиками, бамбуковыми зарослями и большим круглым бассейном. Возведя небольшую стену, он полюбил ремесло каменщика и с той поры без конца что-то строил: домик для детских игр, мастерскую, флигель для лакея… Обожая животных, он немедленно заполнил ими свой парк: красные рыбки, утки, куры, гуси, лебеди, пони, козы, ягнята и лисичка, не считая бесчисленных кошек и собак, шаставших по всему дому. Настоящему помещику полагалось вести хозяйство, и Черчилль попробовал выращивать овец, свиней и птицу; результаты соответствовали его любительским знаниям, хотя прибыльное дело было бы не лишним. Уинстон, не умевший себя ограничивать, покупал только самое лучшее; такие предметы роскоши, как одежда, сшитая точно по мерке на заказ, шелковое белье, изысканные блюда, гаванские сигары, марочные французские вина, шампанское в большом количестве (непременно «Поль Роже»), виски, коньяк, порто и шерри, всегда считались предметами первой необходимости. Кроме того, содержание поместья обходилось недешево, так как надо было платить трем горничным, кухарке, двум служанкам, метрдотелю, лакею, камердинеру, двум боннам и трем садовникам, не считая двух секретарей и трех помощников для работы с архивами… Вот так можно было при министерском окладе оказаться по уши в долгах (у Спенсеров-Черчиллей это была семейная традиция!). Но, в отличие от предков, Уинстон открыл великолепный способ успокаивать кредиторов – он писал книги и статьи…
И действительно, сколько бы времени ни занимали его обязанности депутата, министра финансов, главного редактора воинствующей газеты, посредника, палочки-выручалочки Совета министров, отца семейства, пейзажиста, земледельца, скотовода и каменщика, он с поразительной виртуозностью составлял одну рукопись за другой. Третий том его воспоминаний о войне вышел в 1927 г.; до лета 1928 г. он был занят редактированием двух последних томов, которые также затрагивали и послевоенные события; параллельно написал множество длинных статей для «Пэл-Мэл», «Санди таймс», «Дейли мейл», «Джон Булл» и «Космополитэн»; темы, как всегда, самые разнообразные, но преобладали воспоминания о бурной молодости: «Как мне удалось бежать», «В индийской долине», «Бронепоезд в ловушке», «В Кейптаун с Буллером», «Как я примирился с лордом Робертсом». Впрочем, были и другие сюжеты: «Дуглас Хейг», «Джордж Керзон», «Герберт Асквит», «Палестинский кризис», «Троцкий – людоед Европы», «Социалистическое шарлатанство» и даже, с позиции настоящего знатока предмета, «О постоянстве в политике»… Кроме того, Уинстон каким-то чудом нашел время для небольшой, простой и трогательной книги «Мои ранние годы», в которой рассказал о своей молодости. Все это диктовалось с высоким темпом и приносило большие деньги. В начале сентября 1928 г. наш счастливый деревенский писатель хвастался Стэнли Болдуину: «Я провел упоительный месяц за строительством коттеджа и надиктовкой книги – 200 кирпичей и 2000 слов в день».
Черчилль любил показывать свои владения друзьям. В Чартвелле побывали: старый друг Ф. Э. Смит, верный секретарь Эдди Марш, юный финансист Роберт Бутби, наперсница Вайолет Асквит, почитатель и «правая рука» Брендан Бракен и конечно же соратники времен войны и послевоенного периода – Арчибальд Синклер, Десмонд Мортон, Эдуард Спеарс, Макс Эйткен (он же лорд Бивербрук), Ллойд Джордж, Бернар Барач, Т. Э. Лоуренс (снова ставший рядовым [128] ) и профессор Линдеманн по прозвищу Профессор, вегетарианец и абстинент, очаровавший Черчилля математическим гением и научной фантастикой [129] . Среди постоянных посетителей были и молодые депутаты-консерваторы Дафф Купер, Гарольд МакМиллан и Виктор Казале, считавшие Черчилля политическим наставником; и хотя Уинстон, по собственному признанию, «не любил видеть новые лица», эта молодежь отличилась на фронтах Первой мировой, что было наилучшей визитной карточкой, чтобы быть принятым в поместье Чартвелл…
128
Когда с подачи американского журналиста Лоуэлла Томаса и британского импресарио Перси Бёртона началась беззастенчивая коммерческая эксплуатация героического образа человека-легенды Лоуренса Аравийского, полковник Т. Э. Лоуренс, искренний и ранимый человек, требовательно относившийся
129
Фредерик Линдеманн, впоследствии ставший научным советником Черчилля. Свое прозвище он получил потому, что заведовал кафедрой в Оксфордском университете.
В политике больших достижений не было, и Черчилль знал это лучше, чем кто бы то ни было. Он привык к роли ортодоксального канцлера Казначейства. Ежегодно представлял сбалансированные бюджеты и способствовал развитию промышленности и сельского хозяйства. Ему удалось привлечь дополнительные средства, обложив налогом горючее, вино, табак, пиво и крепкие алкогольные напитки и пересмотрев налоги на ценные бумаги. Удалось убедить депутатов проголосовать за сокращение налогов для многодетных семей («новое проявление нашей генеральной линии оказания помощи производителям»). В целом он управлял финансами государства лучше, чем своими собственными. Но последствия его первых ошибок все еще продолжали сказываться: повышение стоимости фунта стерлинга и забастовки 1926 г. нанесли экономике тяжелый удар, к началу 1929 г. насчитывалось более миллиона безработных. На всеобщих выборах 29 мая 1930 г. большинство голосов впервые собрали лейбористы. Консерваторы могли удержаться у власти только в союзе с либералами Ллойд Джорджа, но Болдуин не пошел на это, и новое правительство формировал уже лидер лейбористов Рамсей Макдоналд.
И вот Черчилль снова в оппозиции. После переизбрания в своем округе Эппинг он стал членом «теневого кабинета» консерваторов. Но там он себя чувствовал неуютно, поскольку многие лидеры консерваторов считали его ответственным за поражение на выборах, как будто он единолично определял всю политику правительства. Стэнли Болдуин решил поддержать инициативы лейбористов по выводу войск из Египта и предоставлению Индии внутренней автономии. Для Черчилля, стража империи и горячего сторонника Раджа, это было неприемлемо. Он был воспитан в традициях Викторианской эпохи и привык видеть в Индии жемчужину в британской короне – неотъемлемую часть империи, ее величия и блеска. С подачи своего друга Ф. Э. Смита, министра Индии, он уверял, что триста пятьдесят миллионов индусов не готовы управлять собой самостоятельно. С позиции наших дней подобное заявление выглядит крайне реакционным и политически некорректным, но следует вспомнить, что при двухстах пятидесяти народностях, 85 % неграмотных, шестидесяти миллионах «неприкасаемых» (изгоев общества) и дикой взаимной ненависти индуистов и мусульман, только и ждавших ухода британцев, чтобы вцепиться друг другу в глотку, Индия того времени уж точно не являла собой образчик развитого общества. Кроме того, ни Болдуин, ни Макдоналд не принадлежали к просвещенным апостолам деколонизации и самоопределения народов, опередившим свое время; они видели в Индии и прочих остатках империи дорогостоящий балласт, от которого следовало избавиться как можно быстрее, а будущее колоний их не интересовало, и они этого не скрывали. Многих консерваторов такая циничная политика тоже возмущала, но мало кто рисковал отколоться от партии ради своих убеждений. Черчилль никогда не отступал перед подобной перспективой и только умножил количество статей и публичных заявлений против капитулянтской политики. Его отношения с Болдуином, и без того натянутые после поражения на выборах, стремительно ухудшались в течение всего 1930 г., пока его членство в «теневом кабинете» не стало решительно невозможным и его не попросили его покинуть, что он сделал не колеблясь.
Лишившись министерского оклада, Черчилль оказался в трудном финансовом положении. Не помогли и большие авансы за «Мои ранние дни» и за биографию прославленного предка – герцога Мальборо, мысль написать которую ему подсказал Т. Э. Лоуренс. Статьи были неплохим подспорьем в сложившейся ситуации: «Сохранится ли Британская империя?», «Угроза в Индии», «Первая правда об Индии», «Палестинский кризис», «Соединенные штаты Европы», «Зачем нужно больше налогов?», «Почему мы потерпели поражение на выборах». Вот уж действительно, всякое лыко в строку… Увы! Большая часть ценных поступлений была размещена на бирже Уолл-стрит, и октябрьский крах 1929 г. обратил их в ничто…
Это было неприятно, но Черчилль никогда не придавал деньгам слишком большое значение. Гораздо более жестоким ударом для него стала смерть в октябре 1930 г. Ф. Э. Смита, его горячего сторонника, павшего жертвой горячительных напитков. Они проработали вместе четверть века и даже основали «Другой клуб» («The Other Club»), членом которого Черчилль будет до конца жизни… Оставшись без министерства, без состояния, без влияния в своей партии и без лучшего друга, депутат от Эппинга погрузился в работу над биографией Мальборо. Для расслабления оставался юг Франции, где можно было постоять у мольберта и осаждать казино, а еще был Новый Свет, где его всегда ждал теплый прием. После поездки по США и Канаде вместе с сыном осенью 1929 г. он вернулся туда в конце 1931 г. для серии из сорока конференций (весьма прибыльных, разумеется, – десять тысяч фунтов, два годовых жалованья премьер-министра). Но приезд не обошелся без приключений: вечером 14 декабря в Нью-Йорке наш конферансье решил навестить старого друга – финансиста Бернарда Барача. По вечной рассеянности он оставил адрес в гостинице, а из-за упрямства он все-таки отправился на Пятую авеню, рассчитывая вспомнить нужный дом на месте; но, видимо, так и не вышел из своего расслабленного состояния, потому что забыл, с какой стороны ездят американцы… При выезде на шоссе он вырулил на привычную ему левую, то есть встречную полосу, и столкнулся лоб в лоб с машиной, летевшей на большой скорости. Удар был сильнейшим. Профессор Линдеманн подсчитал, что эффект был сопоставим с падением с десятиметровой высоты на бетонное шоссе! Черчилль отделался глубокой раной на бедре и несколькими ушибами, но все же ему потребовалось около двух месяцев для восстановления. С возрастом смертельно опасные переделки становились все более утомительными…
IX. В ожидании бури
В начале 1932 г. хозяин Чартвелла, которому недавно исполнилось пятьдесят семь, уединенно жил в своем поместье. Впрочем, он вовсе не был одинок: его окружали четверо детей, супруга, многочисленные слуги и помощники, десятки друзей, живших по соседству и часто его навещавших, сотня животных, населявших парк. Не стоит забывать и про миллионы читателей, с нетерпением ожидавших от знаменитого автора, которым успел стать Уинстон Спенсер Черчилль, новых произведений.