Украденный трон
Шрифт:
За форму манифеста от имени нового царя взял Мирович тот самый манифест, который возвестила Екатерина, взойдя на престол. Тут не было сложностей. Надо только заменить имена, переделать всё в мужском роде. То же сталось и с клятвенным обещанием — присягой, к которой надо приводить солдат и народ. То же самое клятвенное обещание, которым пользовалась Екатерина. Только имена изменить...
Изготовив все бумаги, Мирович помчался в Великолукский полк к Ушакову — надо дать и ему подписать письмо. Свою подпись Мирович поставил прежде ушаковской, самолюбиво выделяя себя на первое место.
Ушаков встретил его неожиданной новостью. Его командировали в Смоленск «для отвозу денежной казны господину генерал-аншефу и кавалеру князю Михайле Никитичу Волконскому».
Мирович так и сел от новости прямо на узкую железную койку Ушакова. Он молча выслушал всё, заподозрил Аполлона в нежелании участвовать в общем деле.
Но Аполлон так простодушно огорчался своею посылкою в Смоленск, что Мирович принялся успокаивать друга.
— Не надолго же едешь, — говорил он, — а как прибудешь, так и выполним своё предприятие.
Аполлон задумался. Как поспешить, чтобы к отъезду государыни в Лифляндию успеть в Петербург и выполнить намереваемое? Он не хотел устраняться и сказал:
— Я и тут сказывался больным, скажусь и там. Кровь из носу, а прибуду точно в срок...
— А никак нельзя отказаться от поездки? — всё ещё не веря в неожиданность, спросил Мирович.
— И что ты, такой тарарам, никак невозможно, — ответил Ушаков. — А ничто, всё равно прибуду вовремя...
— Я справляться буду, — встал Мирович.
На том и порешили.
Подошёл фурьер Великолукского полка Григорий Новичков и поспешил Ушакова собираться.
Мирович проводил Аполлона, долго глядел вслед кибитке, обитой рогожей, в которую уселись Новичков с Ушаковым, и побрёл в свою сторону.
Ночью он не мог спать, ворочался на жёстком тюфяке, набитом соломой, прислушивался к шорохам и всё думал о том, какая незадача выпала ему. Теперь, когда надо осматривать место, где они собирались исполнить своё дело, одному не с руки. Но он твёрдо решил подготовить всё так, чтобы к приезду Ушакова устранить все препятствия для совершения задуманного.
Через неделю наведался Мирович в Великолукский полк, но услышал, что никто не прибыл из дальней поездки.
Прошло ещё десять дней, и Мировичу стало невтерпёж. До назначенного срока оставалось всего два дня, он всё уже подготовил: осмотрел крепость и пристань, куда должен пристать Ушаков со шлюпкой, оглядел запоры и замки, усмотрел караульное помещение, все подходы к цитадели в Шлиссельбурге.
Опять поехал он к Ушакову в полк и на самом входе в кордегардию столкнулся с Григорием Новичковым. Сердце неприятно подскочило, заколотилось. Если приехал Аполлон, почему не зашёл к нему, почему не поспешил в Смоленский полк, где квартировал Мирович? Уж не донёс ли о задуманном, уж не придут ли арестовать его, Мировича? «Изменник, — подумалось ему, — и зачем только привлёк я его к моему предприятию?»
Но он нашёл в себе
— Что ж, приехали? А где Аполлон?
Новичков воззрился на Мировича мрачно и тоскливо.
— Не приедет больше раб Божий Аполлон, — перекрестился он.
Внутри у Мировича всё похолодело.
— Утоп, бедняга, — продолжил Новичков. — Всё-то он сказывался больным, и уж доехали до деревни Княжой, как он так занемог, что на всё воля Божья. Отправил меня далее, в Шелеховский форпост, к его светлости князю Волконскому. Я сдал все денежки чин чином, возвращаюсь в Княжую, а мне сказывают — уехал барин в тот же час, как я отъезжал в форпост.
— И что же? — через силу спросил Мирович.
— А нашли в реке кибитку, а потом и его самого. Утоп. Знать, кибитка с мосту перевернулась. Там же и похоронили...
Ни слова не говоря, повернулся Мирович и пошёл куда глаза глядят. Ладно, утоп Ушаков, а как же теперь он один обделает своё дело? Одному неспособно, одному не сладить. Как мог его покинуть Аполлон в такой час, в такое время, когда вся надежда на подспорье?
Он присел на лавочку в летнем парке и молча, тупо смотрел под ноги. Он не видел ни листвы, зелёным платьем одевшей деревья, не видел цветов, неярких и скромных, рассаженных в цветниках и клумбах. Все его мысли были об одном. Как он справится со своим делом, как мог так Аполлон поступить с ним? На всё воля Божья, мрачно заключил он и поднял глаза.
На лавочку к нему присел лакей в форменной ливрее, с усталым и мрачным лицом.
— Как-то невесело стало, — пробормотал лакей, — не то, как прежде бывало...
Мирович повернул к нему голову и стал прислушиваться.
— Прежде, бывало, из придворных лакеев в офицеры выпускаемы были, — продолжил лакей, уже прямо обращаясь к Мировичу, — а ныне никакого выпуску нет...
Он вздохнул, покрутил головой и мрачно задумался.
— Что ж, тяжело? — промолвил Мирович.
— А что ж, — сказал лакей, — раньше-то с чинами, с рангами, поручьими и подпоручьими, а теперь надежду оставь...
Мирович навострил уши. Уж не Бог ли посылает ему товарища?
— При дворе, знать? — спросил он.
— Тихон я, Касаткин, при дворе, — ответствовал лакей, весь в своих мыслях.
— А я в полку, Смоленском, — представился Мирович. — Василий Мирович прозываюсь.
— Вам-то получше, способнее, — продолжал разговор Касаткин. — У вас чины, жалованье. А тут из службы как выйдешь, всё, бедствовать придётся...
— А вот если новый вдруг-то государь, Иван Антонович? — осторожно спросил Мирович.
— А, — махнул рукой Касаткин, — до Бога высоко, до царя далеко. Знать, придётся горе мыкать. Да и где ж этот новый-то царь?
— Да уж он не будет новый, — заспешил Мирович, — а уж он венчан был на царство в двухмесячном возрасте. А содержится в Шлиссельбургской крепости. Я там на карауле стою, то и знаю.
— Что ж, так и сидит? — поинтересовался Касаткин.
— Да, и аж окна чёрной краской забрызганы.
— Да, ныне слышно, с сержантскими чинами выпускать будут, а это горе одно, какое там содержание — слёзы одни...