Украденный трон
Шрифт:
Она шла своей дорогой, и ей не нужны ни его защита и помощь, да и самая любовь его... Любовь? Как он понимал это чувство? И Степан впервые задумался о том, какой же любовью любит он Ксению? Что же это за чувство? И почему она избегала и не хотела его любви?
Ясно понял он только сейчас. Для него любовь была привычным, общеизвестным чувством. Он хотел её для себя одного, он хотел её любви только для него, Степана. Он не хотел делиться ею ни с кем...
Так вот она какова, земная и грешная любовь. Только для себя, только чтобы утешить это чувство своей собственности. Ксения не была его собственностью. И это бесило его,
Степан схватился за голову. Каков же он сам, если даже в таком чувстве, как любовь, любил только себя?
Мысли терзали его, кололи его мозг, словно иголки, он метался по дому, не в силах сдерживать стоны и ненависть к самому себе.
Он бросился на колени перед образом Божьей Матери, пытался молиться, но с образа голубыми глазами глядела на него Ксения.
«Не замолить греха, — вдруг подумал он. — И не главное тут Ксения, а его душа, мелкая, себялюбивая, ничтожная и порочная».
И показалось ему, что и не было этого лёгкого прикосновения в церкви и сияющего шатра, что не коснулось его блаженство и радость, что всё это наваждение. И нет ему пощады и прощения...
Глава XIII
Три недели назад Екатерина Романовна Дашкова разрешилась от бремени мальчиком. Крестила его императрица, крёстным отцом стал наследник трона девятилетний Павел. Наследника Дашковых назвали Павлом [38] в честь крёстного отца.
38
Дашков Павел Михайлович (1763 — 1807) — сын Е. Р. Дашковой, генерал-лейтенант, с 1782 года — адъютант Г.А. Потёмкина. В 1798 году он становится военным губернатором в Киеве, с 1801 года — предводитель дворянства московской губернии.
Дашкова всё ещё не могла прийти в себя после долгих и трудных родов. Она не бывала при дворе, не знала всего, что там происходит. Слухи доходили до неё от дяди-канцлера и начальника Тайной канцелярии — хотя она и называлась теперь по-другому — Панина, от дяди Михаила Илларионовича Воронцова, не потерявшего своего влияния при дворе и после переворота.
Многие новости приносил князь Дашков, целиком погрузившийся в оборудование и улучшение условий кавалергардского полка. Он не жалел денег, и княгиня знала, что Дашков опять по уши в долгах. Сама она старалась экономить на чём только могла, но содержание полка, его обустройство влетало в копеечку.
Она ласково корила князя, но он был и от природы легкомысленным и умевшим только проживать деньги, проигрывать и раздаривать. Дашкова не носила пышных платьев, экономила на провизии, и, когда князя не было дома, обеда у неё не подавали.
Слуги роптали, но сама княгиня перехватывала кусок-другой домашних свежеиспечённых булок и тем ограничивалась.
Несмотря на жесточайшую экономию, в доме не оставалось денег, не хватало провизии. Княгиня с ужасом думала о том, как сократить расходы, оставляя себе только на самое необходимое, но князю не перечила и выдавала деньги по первому его требованию.
Свекровь,
Всё больше и больше Дашкова понимала, что князь ей в хозяйственных нуждах не помощник, и старалась не докучать ему разговорами о деньгах и доходах. Только теперь поняла она богатейших князей Шуваловых, женщины которых всегда были одеты хуже и беднее всех придворных. Она поняла, что и они, при всех своих богатствах, часто не имели денег, чтобы свести концы с концами.
При дворе поговаривали, что и княгиня Дашкова страдает скупостью, и, чтобы опровергнуть такие слухи, княгиня перешивала свои платья, носила их по году и больше и всё-таки старалась блистать на балах и маскарадах.
Сейчас она лежала на мягких пуховиках и старательно подводила итоги. В голове вертелись мысли о разных хозяйственных нуждах, вырывались горькие упрёки в адрес князя, и она искала источники дохода. С горечью думала о том, что князь как наследник мог бы получать из дому больше денег, но говорить об этом она стыдилась. Вспоминала холодное и злое лицо своей свекрови и старалась не думать о ней. С самого начала отношения у них не сложились, а после того, как умер её первенец Михаил, который воспитывался у бабушки в Москве и о которой Дашкова узнала только тогда, когда приехала со всем двором на коронацию императрицы, Екатерина Романовна и вовсе не могла думать о матери своего мужа без злобы и раздражения.
Она долго болела после смерти своего первенца, левая рука и нога её отнялись, и слёзы каждый день лились из глаз.
Да и сама коронация, праздничным звоном которой гудела вся Москва, стала для неё источником страданий и горести. Несмотря на то что князь Дашков руководил распределением мест для гостей на коронации, княгине досталось место аж в последнем ряду приглашённых. Она молча проглотила обиду и пошла в этот последний ряд, нарочито одевшись в траур. Императрица это заметила и стала ещё холоднее к княгине, хотя и так уже отдалила её от себя.
Княгиня горестно размышляла обо всех нанесённых ей обидах, злилась на Орловых и злорадно усмехалась, слыша, как покачнулся их фавор, и старалась меньше бывать при дворе.
Она сказывалась больной, это и на самом деле было так, хотя императрица при встречах с Дашковым выговаривала ему за то, что княгиня пренебрегает своими обязанностями первой статс-дамы. Вот и сегодня назначен парадный обед во дворце по случаю отъезда императрицы в Лифляндию, и Дашкова, хотя и получила приглашение, не думала идти на него, отговорившись нездоровьем.
Она металась в постели, ей было скучно, и грусть затопляла ей душу. Она то и дело требовала к себе кормилицу с маленьким Павлом и бранила её за то, что так тепло кутает ребёнка. Читать не хотелось, всё тело разламывалось, голова тяжелела, ей стоило больших трудов удерживать себя в кровати.
Старая нянька, с давних пор бывшая безотлучно при княгине, сновала из комнаты в комнату, то и дело поднося княгине то чашку крепкого чаю, то липовый отвар, то оправляя сползающее одеяло.
— А что, няня, нет ли каких новостей? — внезапно спросила Дашкова.