Укради у мертвого смерть
Шрифт:
— Мне хочется сделать тебе подарок, — сказал Бруно.
— Фамильные драгоценности, конечно?
— Стопка исписанной бумаги. Я ее испортил в Африке, потом во Вьетнаме. Дневник... Захотелось отдать в достойные руки. Старею, видно...
– — Спасибо, Бруно. Может, я не стою такого дара?
— Тогда никому.
— Ну, хорошо — и спасибо! Хочешь совет умудренной женщины? Мужчины... как бы это сказать... не носят своего возраста, как мы. Понял? Так что помалкивай о своем столетии...
Она пыталась ободрить его!
В подвальной стоянке отделения «Банк де Пари», ставшего клиентом его фирмы три недели назад,
Подумал: «Вот и прощание».
4
В холл гостиницы «Амбассадор» доносились грохочущие раскаты, шум проливного дождя, клокотание воды в сточных трубах, а в раздвижные двери с Сукхумвит-роуд, главной бангкокской магистрали, весело заглядывало солнечное утро. Шелест ливня усилился, когда Севастьянов вышел на залитый зноем двор, окруженный вольерами с попугаями. Сотни пестрых птиц на свой лад вспоминали тревожную ночь, хором воспроизводя удары тяжелых капель по жестяной кровле клеток и тягучие перекаты грома.
Ливень, под которым Севастьянов ехал с аэродрома накануне вечером, шел до утра. Вспышки молний пробивались сквозь оконные шторы. Дребезжало стекло в стальной раме. Заснуть не удалось.
Севастьянов после долгого перелета и бессонной ночи разбитым себя не чувствовал. Чуть возбужденным, возможно. Здесь, в Бангкоке, шанс, на который почти не надеялся в Москве, становился реальностью. Он — в этом городе. Следующий — Сингапур. А там посмотрим.
Указание остановиться в Таиланде генеральный сделал неожиданно, будто по чьей подсказке и перед самым отлетом, когда прямой билет до Сингапура лежал в кармане. Пришлось менять и запрашивать тайскую визу. Людвиг Семейных растолковал, что задание, которое предлагалось выполнить в Бангкоке, безнадежное, а потому надрываться не рекомендуется. Согласно памятке по командировке разрешалось все же провести осторожные переговоры с тамошним отделением «Индо-Австралийского банка» и представителем «Банка Америки» по старым, совсем старым делам. Оба банка гарантировали займы, выданные Васильевым, земельной собственностью. Часть займов осталась невзысканной.
Семейных, ковырнув в затылке пухловатой ладошкой, сказал:
— Наш генеральный остряк... Бангкокская земля, которая является залоговой, нам не нужна, в какой бы хорошей цене не оказалась. Ну отсудим ее, а взамен получим мороку. Налоги на недвижимость, содержание адвоката, издержки... Все такое.
— Ясно, — сказал Севастьянов. — Будем дураками, но сделаем вид, что большие умники. Больше недели я там не останусь.
— Недели? Ха-ха! Разогнался! Только три дня.
Семейных нравилось, когда другие, как говорится, слишком о себе понимали и представлялась возможность осадить.
Он открыл полагавшийся ему как секретарю партбюро сейф-недомерок, поставленный возле тумбы письменного стола. Порывшись в верхнем отделении, достал замызганный конверт с фирменной маркой «Чейз Манхеттен бэнк» и вытащил три зеленых долларовых десятки. Дважды пересчитал. Сказал:
— Обож-ж-ж-жаю «биттлзов»! Купи концерты на видеопленке. Не важно
И бросил короткий взгляд, словно испытывал.
... Теперь, в Бангкоке, после деловых звонков, практически беспокоиться не о чем. Из «Индо-Австралийского» обещали сообщить о встрече, когда определяться со временем. Представительство отделения «Банка Америки», поинтересовавшись, сколько дней отведено у него на Бангкок, пригласило на завтра. В посольстве консульский отдел, где нужно отметиться, открыт, и Павел Немчина на рабочем месте.
Севастьянов отошел от гостиницы, чтобы не брать такси. Перехватил на загазованной Сукхумвит-роуд дешевую трехколеску, называемую бангкокцами «тук-тук». Улыбающийся водитель в темных очках, покрытых слоем пыли, понесся в сторону Саторн-роуд, вихляясь между машинами, которых заметно прибавилось в городе. На меблирашках «Королевский отель», в которых в васильевские времена обязывали останавливаться по неизвестной причине, провисало посеревшее полотнище с надписью — «Можно на короткое время». В воротах, показавшихся низкими и закопченными, торчал мусоросборочный грузовик. И когда-то казавшееся невероятно роскошным место пронеслось мимо, оставив на душе чувство непонятной тревоги.
В консульстве развалившийся на диване лохматый парень в трусах и майке рассматривал изданную в Москве пропагандистскую брошюру на английском «Продовольственную программу — в жизнь!». Он нехотя поджал ноги, пропуская Севастьянова через узкий проход к двери с полукруглым окошком. На обшарпанной котомке лежал паспорт с тисненым кенгуру на обложке.
— Вы — Севастьянов? — спросила полная женщина, когда он заглянул в окошко. Не дожидаясь ответа, отомкнула несколько задвижек.
В фанерной выгородке за крохотным столом сидел консул Николай Дроздов. Он был настолько высоким, что пряжка брючного ремня виднелась над столешницей, на которой ничего не лежало, кроме зажигалки. Глаза щурились от сигаретного дымка. Курил консул, что называется, без рук. Сигарета перегонялась время от времени из одного угла губ в другой, только и всего.
— Добро пожаловать, — сказал он. — Москва предупреждала о вашем появлении.
Севастьянов невольно вскинул брови. Что-то застывшее, неподвижное, словно вода в бочаге, стояло в дроздовских серых глазах. Явственнее и напористее ощущалась только их пристальность.
Севастьянов улыбнулся.
— Почему вы улыбаетесь?
— Думаю. Стал важной персоной, о которой предупреждают.
Дроздовские губы изобразили усмешку, которой не было в его глазах.
— Вы, вероятно, нет, а ваше дело, — возможно. Вы ведь по банковской линии? Бухгалтером в сингапурское торгпредство?
Он отлепил створку массивного сейфа, в котором на полке лежала печать и одна-единственная тетрадка. Аккуратным почерком вписал Севастьянова. Дата прибытия в консульский округ, предполагаемая дата отбытия, номер паспорта.
— Вы с Васильевым ведь работали?
— Вы знали его?
— Васильева? Не только знал. Встречался. Любили его. Берегли как могли. От чужих...
— Что значит — от чужих?
— От своих не имели права. Вот свои и съели... Ведь он на пенсии?