Укради у мертвого смерть
Шрифт:
Гонорар за ленту промотали в ресторане «Дракон» на верхотуре гостиницы «Мажестик». Управляющий клялся, что устроил тот же кабинет, где обедал в начале века русский наследник, путешествующий по Азии. Ночевать остались в гостинице в номере с бассейном...
Он как раз сжигал фотографии, на которых Рене снималась в тот вечер обнаженной. Входили в моду японские камеры с встроенной вспышкой. По бумагам ему исполнилось двадцать семь, в действительности двадцать два, а ей было тридцать пять. Живот у нее и в самом деле выделялся. В его жизни она стала первой белой женщиной, европейкой,
Как сложилось бы с Барбарой?
Старые фотографии не разгорались, чадили, и Бруно задержал перед глазами ветхие листки, оказавшиеся в том же пакете. Всмотрелся. Записки относились к дням, когда он наступил на змею.
«31 марта — 2 апреля 1947 года. Если деревню спалить, остается квадрат утрамбованной земли, посыпанной пеплом. Никакой металлической утвари. Иногда под ногами битые горшки... Зато наши грузовики завешаны визжащими свиньями в четыре яруса. Хрюшек привязывают за ноги. Вонь ужасающая, но наемные вьетнамцы наслаждаются арбузом. Ружей им не выдаем, только пики. Армия Атиллы!
Через пять километров уперлись в болото. Пехота из мобилизованных скисает. Погружаюсь в трясину до колен, вода до ремня. Пулемет «Бренн», чешского производства, тащим по очереди, он кочует с одного фланга цепи до другого... Солнце жарит. Жажда мучительная. Штаны, в особенности в паху, забиты жирным илом. Двигаемся только мы, легионеры. Ни парашютистов, ни регулярной пехоты рядом нет. За такой поход нам платят. Завтра соберу у всякого желающего по полторы сотни пиастров для отправки во Францию. Обменный курс по-прежнему в нашу пользу.
Не выдержав, сую горлышко фляги в вонючую жижу, бросаю обеззараживающие таблетки. Глотаю теплое, кишащее бактериями пойло с наслаждением, пока на языке не остается илистый осадок. Сосед справа, филиппинец, говорит: «Эй! Вон в той луже намного вкуснее...»
Но стрельбы еще нет, то есть надбавка за боевую операцию может оказаться под вопросом. А, ну вот и огонь в нашу сторону, да еще и слабый, наудачу. Стоило все-таки пять часов уподобляться бегемотам!
... С удовольствием ездил в Сайгон. Прибыла техника для легиона. Моему взводу разведывательный бронеавтомобиль «Стелло». Хорошее вооружение, приемистый и юркий. На нем и подъехали к почте, чтобы отправить деньги во Францию. Настроение хорошее, если бы не каждый вечер эти ужасные закаты. Начинается сезон дождей... В Сайгоне развлекались, но писать об этом не хочется. Это отвратительнее, чем у горилл в «Зоо» у доктора Вальтера Вендта в далекие берлинские дни. Я — свинья».
Бруно отправил листок в огонь. Были еще два.
«7 июля 52 года. Пережил припадок бешенства. Вывел своих вьетнамчиков на патрулирование в пять утра, возле одного дома взяли человека без документов. Конвоировали на пост и буквально в ста метрах от него упустили! Бандит бросился в боковую тропинку в камышах. Весь магазин выпустил в ту сторону. Раз десять сказал своим, что они — идиоты. Потом поутих. Все расстроились. Не из-за сбежавшего бандита. Я, их командир, да еще легионер, впав в истерику, потерял лицо. В Азии — свидетельство слабости... Пишу рапорт об откомандировании. Жандарм из меня не получился.
2
Есть, правда, деньжата, вырученные за английский «Томпсон». Оформили как поврежденный взрывом гранаты. Все равно часто заедал в болотной жиже. Получил взамен 10-миллиметровый французский «Мате-49». Своим вьетнамчикам обеспечил по американскому М-3. Самое удивительное, что у противника стали встречаться «Мате» тоже. Говорят, потому, что к ним подходят русские патроны 7,63, которые поступают коммунистам с севера...
Внимательнее присматриваюсь к вьетнамчикам. На соседнем посту сержанта-бельгийца связали и сдали противнику... Оказывается, наши календари разнятся во времени на 3639лет. Их год насчитывает тринадцать месяцев. Как же мы поймем друг друга? Гляжу на новобранцев из местных: азиатская оболочка, натянутая на европейский военный каркас».
Листки выпали из пачки, переданной Барбаре.
«Странно, — подумал о ней Бруно, — что меня отвергли, когда я серьезен, серьезнее и искреннее не поступал».
Мягко просигналил телефонный вызов. Звонить могли трое, знавшие про лежбище в «Герцоге»: либо — сын, либо — Клео Сурапато, либо — Джефри Пиватски. Оказалось, Клео, который спросил по-французски:
— Бруно, у тебя запой?
– — Огненный. Жгу кое-что...
— Сжигая прошлое, становимся свободнее, ха-ха... Не так ли, Бруно?
В словах давнего партнера звучала сердечность.
— Свобода, друг, означает и одиночество.
— Так и есть, пожалуй...
—- А я бы предпочел не свободу... Скажем, только ее возможность, постоянное ощущение этой возможности, которой не воспользуешься. Такое достижимо только с великой женщиной...
— Для великого европейского мужчины... В этих краях подобные томления разрешаются просто. Обзаведись наложницей, — сказал мрачно Клео.
У Бруно по-настоящему болело сердце.
Список вещей и людей, которых невозможно купить или захватить силой, давно сократился для него почти до нуля. Дома, автомобили, яхты, любовницы, друзья, верные друзья... А когда пришла острая жажда обыкновенного, оно оказалось за пределами доступной цены — будь ею и его собственная или чья-нибудь жизнь. Существовало, оказывается, нечто, доступное сотням тысяч людей, но не ему, Бруно. Ответное чувство. Нищий среди груд золота.
— Мне бы хотелось поговорить серьезно. По важному делу, — сказал Клео.
— Важное не бывает срочным, — пошутил Бруно.
— Теперь ты прав...
Бруно-то знал, что китайцы не ведут серьезных бесед по телефону. Как, впрочем, и не шлют важных деловых писем. Личная встреча, договоренность с глазу на глаз решают главное. Бумага еще может иметь значение, если на ней пишутся обращения к богам и предкам — молитвы и просьбы о деньгах, постоянно о них на особых красивых пергаментных листах, превращающихся на жертвенном огне в пепел и дым, которым прокопчены красные перекладины под крышами храмов, разбросанных по берегам всех Южных морей.