Улыбка Фортуны
Шрифт:
— Чего спишь с открытой дверью? — спросил Серый.
Рыжий смотрел непонимающе.
— Туго соображаешь, — сказал Серый. — Здравствуй! Не узнаешь?
Вместо ответа Рыжий закрыл глаза и немедленно захрапел.
— Вставай! — проорал Серый и повторил свои вопросы.
Теперь Рыжий узнал его и сел. Начал чесаться, как будто его кусали блохи. В такой грязи это было вполне реально.
— А чего тут взять? — сказал он равнодушно, будто они только вчера расстались и между ними не было никакой размолвки. — Ты откуда привалил? — Он аппетитно зевнул.
Серый
— А Лариса? — спросил Серый прямо, не отвечая на вопрос.
— Нету, — он провел ладонью по лицу, зевнул, — похоронил я ее... с ребенком заодно.
Он нагнулся, пошарил трясущейся рукой под кроватью и вытащил полбутылки водки.
— Поищи там в кухне какую-нибудь посуду. Стаканы там где-то есть. Пожрать нету. Лук там посмотри... Где-то должен быть.
Серый пошел на кухню, нашел луковицу и грязные стаканы. Помыл их. Разлили водку, Рыжий выпил.
— А телевизор?
— Пропил.
Вот, значит, как все завершилось: один человек съел другого.
Выглядел Рыжий плохо, намного хуже, чем в те дни, когда они встретились: обросший, похудевший, в глазах тупое безразличие, равнодушие.
Серый спросил о Маньке.
— Замуж пошла, — сказал Аркадий.
А Серому неудержимо хотелось смеяться. Он объяснил Рыжему, что сам был готов на ней жениться. Рыжий неопределенно хмыкнул, его это не интересовало.
— За кого же она?
— Да малый один, с кирпичного.
Впору было Серому обняться с Рыжим и отправиться куда-нибудь, например, к Барабану, хотя лавочку эту, он вспомнил, снесли. Он выразил сожаление по этому поводу, но Рыжий сказал:
— Это потому снесли, что старая была. Понял? Теперь построили новую, так что... стоит.
Задумчиво изучая пустой стакан, он спросил:
— Может ли баба любить мужика без руки?
— Может.
— А без ноги?
— Может.
— А без двух ног?
— Сможет, наверно, — сказал Серый не совсем уверенно.
— Ага... — сказал Рыжий сам себе.
— У тебя-то есть и руки и ноги, — сказал Серый, — и морда — кирпичом за тридцать метров не промажешь.
Рыжий не ответил. Серый приблизительно догадывался, о чем он думал: добившись всего, чего можно было в его положении, он вдруг все потерял, и уже поздно начинать заново. Теперь он кусает локти и сравнивает себя с безногим. Он думает... Рожденный ползать летать не может... Но ходить, быть может, научится. Зверь родится от зверя, человек — от человека, а мысль — от мысли. Главное, чтобы появилась первая, хоть маленькая мыслишка. Кто знает, может, он еще до чего-нибудь додумается!
Вспомнились стихи какого-то поэта:
Мы так живем, как если бы у нас
Вторая жизнь имелась про запас.
Прожил одну — и вот, не получилось...
Ну что ж — учтем
А следующего раза не будет. Но что делать, если кто-нибудь не хочет бежать, просто не хочет, сам ложится на дорогу, путаясь в ногах у тех, кто должен жить дальше. Не тянуть же его силком! Тянуть Рыжего Серый не хотел. Да и силенок не хватило. Проще было дать ему трешник, что он и сделал. На том они расстались.
К Ольге Сергеевне Серый пришел не один — принес голодную бездомную собачонку. Он назвал ее «Матросом» — из-за полосок на груди. Вечером он навестил Сашко в последний раз, а на следующий день покинул этот город. Не потому, что ему там не повезло в личной жизни,— просто у него не было выбора: для работы на мельнице он был слаб, а что же делать? Поэтому он решил принять приглашение знакомого директора зоопарка, к тому же животным он симпатизировал.
Он решил, где бы ни был, что бы ни делал, — учиться узнавать новое, ведь чем больше он будет знать, тем ближе станет свобода, которую он поклялся отыскать — настоящую, заключавшуюся в чем-то ему еще не известном. Только на воле он узнал, что еще далек от нее.
Конечно, он уже много знал — больше, чем двадцать, десять лет назад, вчера. Но он был уверен, что завтра будет знать больше, чем сегодня, а через десять, двадцать лет — неизмеримо больше.
Однажды он видел в городском театре трех молодых музыкантов — аккордеон, гитара, контрабас. Это были совсем юные виртуозы, которые сами создавали музыку и сами ее исполняли. Это было здорово. «Вот счастливые, — подумал он, — это их дело, они — мастера, музыка — их призвание».
Рыба должна плавать, но она не может плавать в аквариуме, где нет пространства, она там может лишь существовать; птица должна летать, но она не может летать в клетке. Всякий человек должен искать себе такое занятие, которое делает его счастливым. Призвание — это тоже выражение свободы.
Он получил письмо от матери — первое на воле, это письмо пришло из далекой страны — Швеции и наполнило его сердце сладкой радостью: она жива и здорова, она его любит, она его ждет и все ему прощает, потому что она — его мать.
Купив билет на поезд, он стоял на остановке автобуса. Народу было
много. Подъехал автобус, и он ворвался внутрь. Стоявшая впереди женщина повернулась к нему и радостно сказала:
— Здравствуй! Ты с каких берегов?
Это была Маня. Выглядела она странно: волосы распущены по плечам, лицо без пудры, только губы чуть-чуть накрашены. Одета в простенькое пальто.
Рассказав ей коротко о своих делах, Серый поинтересовался, как она замуж вышла.
— Обыкновенно, — сказала Маня. — Встретились два лаптя — и все... Стал он ходить... Ничего «такого» не было. Он робкий был. Но деликатный. Уважение имел. Сам страшный из себя, но ласковый. Заходи, будем рады. Я тоже на кирпичном. Комнату получили...
Серый смотрел на Маню и думал: «Скоро она родит пацана — пальчики оближешь».
Что она такой может быть, об этом Серый догадывался. Приобрел кто-то настоящего друга.