Улыбка гения
Шрифт:
— Молчи! — прикрикнул на нее отец, — Нос не дорос старших учить, а туда же: доб-рый! Какое добро ты от него видела? То, что книжки никому ненужные тебе из города привез? Так грош им цена, разве что на самокрутки годятся. — При этих словах братья дружно захохотали, а старший вставил свое слово:
— Дуська у нас их теперь вместо Святого Писания читает, глядишь, молиться на этого придурочного барина начнет.
— Никакой он не придурочный, — не желала сдаваться та, но отец мигом осадил ее, спросив:
— А что ж он даже в праздничные дни в церковь носа не кажет? Ответь мне, может, он иной веры, нам не понятной, не православный?
— Откуда я знаю, сами у него и спросите, — отвечала та, понимая:
— И спросим! — рявкнул отец. — А тебя, коль еще перечить станешь, возьму и выпорю по первое число, не погляжу, что девка на выданье. — И он встал, покачиваясь, и сделал несколько шагов к Дусе.
Та не стала дожидаться, чем все это закончится и выскользнула из дома на крыльцо. Отец, держась за стены, последовал за ней, тогда она припустила бежать, не зная где можно спрятаться от разбушевавшегося родителя, ноги сами принесли ее в усадьбу к Менделееву. Он, услышав шаги под окном, вышел наружу и удивленно спросил:
— Дуняша, ты, что ли? Чего случилось?
— У нас перепились все, батька драться полез, он всегда такой, как выпьет. Вот я и сбежала. Можно я в сарае переночую? А утречком пораньше вернусь, чтоб никто не видел, а то разговоры пуще прежних пойдут…
— Зачем же в сарае, заходи в дом, там есть комната пустая, постелю тебе, а сам лягу отдельно…
— Нет, в дом не пойду, ни к чему это. — И она решительно направилась к сараю, зашла внутрь, и слышно было, как она изнутри закрылась на щеколду.
Глава десятая
Менделеев постоял некоторое время на крыльце, прислушиваясь к доносящимся из села пьяным выкрикам и вернулся в дом, решив, что так даже лучше. Но, взбудораженный произошедшими днем событиями, он никак не мог успокоиться и мерил комнату шагами, отчего пламя свечи в такт ему колебалось, а на стене плясала его гигантская тень.
Где-то трещал сверчок, поскрипывали старые половицы, а мысли его были заняты всяческими житейскими пустяками: стройкой, бегством крестьян, Дуняшей, в которой он обрел не только помощницу, но и слушательницу, впитывающую все, что он говорил. Он радовался этому и одновременно боялся, как бы их отношения не переросли во что-то большее, отчего он вряд ли сможет отказаться.
Тут он услышал, как скрипнула дверь сарая, и, задув свечу, прильнул к окну. Ночь была лунная, и он без труда различил силуэт Дуняши, которая пересекла двор и пошла по направлению к пруду. Выждав некоторое время, он дрожащими руками осторожно открыл дверь и двинулся следом, надеясь застать ее сидящей на берегу, и уже представил, как сядет рядом, обнимет ее… А там… А там будь что будет…
Но на берегу девушки не оказалось, зато он увидел там аккуратно сложенный сарафан и брошенный поверх давно постиранный фартучек. Сама же она плавала на середине водоема, лежа на спине и раскинув в стороны руки, видимо, любуясь громадной багровой луной, зависшей над ними вверху. Он стоял в нерешительности, не зная, что же делать: то ли спрятаться в прибрежные кусты и дождаться, когда она выйдет из воды и оденется, то ли самому скинуть одежду и поплыть к ней… И то и другое решение, как ему казалось, было рискованно — девушка попросту могла его испугаться, а что произойдет дальше, трудно предугадать. И как только он об этом подумал, как услышал ее сдавленный крик и увидел, как она поспешно плывет к берегу. И вдруг сзади нее, как ему показалось, над водой показался огромный, зеленого цвета рыбий хвост.
«Снова русалка! — мелькнуло у него в голове. — К добру или к несчастью? Или это просто моя навязчивая идея? Но Дуняшу напугало именно появление русалки…» — пронеслись у него в голове мысли одна за другой.
Он замахал призывно руками, крикнул что-то неразборчивое, желая ей помочь,
От неожиданности Дмитрий растерялся, не предвидя подобного исхода, а потом, подхватив сарафан и фартук, припустил следом, чтоб отдать их ей. Но Дуняша мчалась так быстро, что он изрядно приотстал, а когда добежал до плетня, которым был обнесен их дом, то увидел, как она накинула на себя лежащую на крыльце попону и, прикрыв свою наготу, не знала как ей быть дальше.
Менделеев только хотел окликнуть ее, как дверь в избу открылась, и оттуда, пошатываясь, вышел ее отец и уставился на полуобнаженную дочь.
— Ага, явилась стерва бесстыжая от хахаля своего! Совсем совести лишилась, голышом от него прибежала. Я тебе говорил, не связывайся с барином, а ты отца родного ослушалась! Убью, зараза! — Он сорвал с гвоздя конскую уздечку с тяжелыми металлическими удилами на конце и изо всей силы хлестнул ими девушку по лицу. Она громко охнула и рухнула на землю. Попона упала с нее, и она лежала так, обнаженная, не подающая признаков жизни, а отец никак не мог успокоиться и принялся хлестать ее, топтать ногами, повторяя все те же ругательства.
Тут из дома выскочили один за другим все три брата, оттащили отца от неподвижной сестры, один из них опустился на колени и тихо произнес:
— Мертвая Дуська-то… Как есть мертвая. Видать, кончил ты ее, батька… Чего делать-то станем?
— Ничего ей не станется, — пьяно отвечал тот, — а ежели чего, говорите, будто сама упала и ударилась башкой обо что-то. От барина убегала ночью и вот о камень ударилась. Все поняли?
Те закивали головами, и тут один из них увидел застывшего за плетнем Менделеева с Дуниной одеждой в руках.
— Вот он! — закричал парень. — Лови его, бей! Он виноват! — Все трое схватились за колья, лежащие возле дома, и пошли, размахивая ими, словно палицами, на него, повалив неустойчивый плетень.
Недолго думая, он швырнул в них одежду девушки и припустил бежать, не разбирая дороги, понимая, иначе его тоже забьют до смерти. На его счастье, братья были пьяны в стельку и хоть старались держаться на ногах, но бежать не могли и постоянно падали. Добежав до усадьбы, он достал с полки ружье, подсыпал пороха и принялся ждать их появления, решив отстреливаться до последнего. Как назло, в усадьбе никого не было, Лузгин, вернувшись из села, уехал по каким-то делам в Клин, и теперь он был здесь совершенно один. Но прошел час, другой, никто так и не появился, он постепенно успокоился и неожиданно уснул, в обнимку с ружьем.
…Проснулся он от стука в дверь. Ярко светило солнце, явно близился полдень. Поставив у стенки ружье, он открыл дверь, и в дом вошел знакомый ему местный становой пристав Яшукевич и сдержанно с ним поздоровался.
— К вам, Дмитрий Иванович, не обессудьте, но по неотложному делу. Разрешите присесть?
— Какой разговор, присаживайтесь. Извините, самовар поставить некому, вчера все деревенские от меня тягу дали, совсем один остался.
— Да я наслышан, — ответил пристав, — для того и поставлен, дабы в курсе всех дел быть. Обойдемся без чая, в другой раз изопьем. А дело у меня такое, одна деревенская девка в прошлую ночь скончалась по непонятной причине. То ли упала и ударилась о камень во дворе своего дома, то ли иное что. Добавлю, на теле следы побоев. Родные ее пьяны были, порют чушь всякую. Вам о том что-нибудь известно? Если известно, то мне ваши показания весьма важны… Да и для вас тоже, — подумав, добавил он, — потому, как ее родные на вас указывают, будто от вас прибежала. — Он сделал паузу и добавил с едкой усмешкой: — В полном, так сказать, неглиже. Вот. Ну, что можете на это сказать, уважаемый Дмитрий Иванович?