Улыбка гения
Шрифт:
— Где ты таких дурней нашел? — спросила она, пытаясь казаться серьезной. — Вот народ распоясался, как им свободу дали и пороть перестали…
— Сам виноват, — ответил он, вставая и шутя подхватив жену на руки, — лишнего о них сказал, вот и получил. Долго они нас терпели, а теперь все верно, свободу почуяли и краю не знают. Да и мы хороши, привыкли с ними, как со скотом, обращаться: «Федька, пойди сюда… Агашка подай то…» — сами только и умеем, что приказы отдавать.
— А с ними иначе нельзя, а то тотчас на шею сядут, — не сдавалась супруга, безуспешно пытаясь
— Ну да, больше мне заняться нечем, как за городовыми бегать. Мужики эти даже расчет у меня брать не захотели, так их обидел. Может, придут еще, извинюсь, как-то нехорошо вышло.
Говоря это, он наклонился и пощекотал бородой ее носик, а она в ответ больно дернула его за волосы и куснула за ухо. Дмитрий взвизгнул и выпустил ее из рук, после чего Феозва отскочила к открытой двери, но не спешила скрыться из комнаты, ожидая продолжения разговора. Он же понял, его попытка проявить знаки внимания кончилась ничем, ненадолго насупился, но тут же забыл об этом и тоже ждал, что она еще скажет в ответ на его нехитрые ласки.
— Ты, Митенька, то накричишь на всех и каждого, то потом бежишь каяться, спохватившись. А то и вовсе ласков с кем не следует. Вот и со мной всегда точно так же…
— Не начинай, прошу, — скривился он. — Да, порой горяч бываю, от матушки досталось мне неистовство это, куда ж теперь деваться…
— Вот-вот, и сестрички у тебя старшие все точно такие же: в полный голос со всеми изъясняются, руками машут, словно мельница ветряная, аж страшно мне по первости становилось. Думала, будто вы, Менделеевы, бешеные какие, укушенные кем-то. Потом уж попривыкла чуть. Единственный Павлик у вас в папеньку, Ивана Павловича, пошел: тих, спокоен, сдержан.
— Ой, вот и надо было за него замуж выходить, он тебе и возрастом поближе. И тихий и воспитанный. Не то что я, на шесть годков моложе, думала охмурила меня, запрягла, теперь и по воду на мне ездить можно? Шалишь, не вышло. Хомут тот только надевается долго, а снимается за один присест. Не выводи из себя, сама не рада будешь.
— Ты меня возрастом моим не попрекай. Я за собой слежу и не хуже твоих сестричек выгляжу многие мне комплименты говорить пытаются, только я их не слушаю. А от тебя лишь одни попреки и слышу. Надоело!
— Физа! У тебя голосок хоть и тихий, но такой тоски наведешь, за день не расхлебаешь. Начали с малого, а забрались вон в какие дебри. Ну, что ты за человек, иди лучше к себе, я сам тут как-нибудь разберусь. А то нам, как погляжу, долго вдвоем оставаться никак нельзя, вспыхиваем, словно порох…
В это время уже другие рабочие внесли пачки недавно изданных книг, от которых еще издалека исходил запах типографской краски, и тем самым разрядили накалившуюся из-за пустяка обстановку:
— Осторожно кладите, не роняйте! — закричал на них Менделеев, указывая на пустое место в углу. — Да помогите стол поставить, а то давеча занесли, так и оставили.
Мужики покорно повиновались, после чего
— Наконец-то! Дождался! — громко на весь дом закричал он и кинулся вслед за супругой. Догнал ее, подхватил на руки и закружил по комнате, норовя уложить на диван, но она шутливо отбивалась, по-детски колотя его по плечам руками, а потом шутливо дернула за бороду, заявив:
— Приходи ко мне, когда свою бородищу в порядок приведешь, негодник!
— Господь Бог бороду не брил и нам не велел, — прорычал он, кладя свою книгу ей под голову и заваливаясь сверху.
В этот самый момент в дверь заглянула няня с ребенком на руках, которой, видно, понадобилось что-то спросить, но, увидев барахтающихся на диване хозяев, поспешно закрыла дверь. А рабочие все вносили в кабинет новые пачки книг, громоздя их одна на одну, и с интересом прислушивались к стонам и воплям, доносящимся из соседней комнаты. Один из них подмигнул другому, и они дружно заложили книжными пачками дверь, ведущую туда, после чего тихо удалились. Через какое-то время Дмитрий Иванович попытался открыть дверь, но на него тотчас посыпались пачки книг, и он, ругаясь на чем свет, под их градом пробрался в кабинет, несмотря ни на что, улыбающийся и довольный собой.
На вечер он вызвал к себе стенографиста, молодого парня Володю Попова, чтоб продолжить диктовать ему вторую часть своего учебника по химии. Тот был парень расторопный, но имел привычку опаздывать, потому их встречи начинались обычно с упреков со стороны нанимателя.
— Что ж вы, милостивый государь, опять задержались на целых двенадцать минут? Нехорошо, сударь, очень нехорошо…
— Прошу извинить, Дмитрий Иванович, у сапога с правой ноги подошва вдруг оторвалась, сел пришивать, потому чуть задержался, больше не повторится.
— Так вы еще и сапожное ремесло разумеете! — с издевкой констатировал Менделеев. — Может, вам должность поменять? А то такой талант негоже в землю зарывать. Насколько мне память не изменяет, в прошлый раз у вас брат в тужурке вашей куда-то ушел, и вы в женской шубе ко мне явились. Или то не вы, Володечка, были, напомните, а то вдруг я вас с кем-то путаю?
— Да нет… Мы-с, — краснел паренек, — другой одежды у меня нет, потому позаимствовал шубейку у сестры. Брат не знал, что я к вам должен идти, извините…
— Я вас извиню, конечно, но не проще ли все приводить в порядок заранее? И сапоги отремонтировать и брата предупредить? Вы же студент?
— Точно, студент…
— А как закончите обучение, кем станете?
— Инженером путей сообщения…
— И тоже станете на службу опаздывать? Молчите? Так я вам скажу, попрут вас со службы, если не за первое опоздание, то за следующее. Пренепременно. И причин спрашивать никто не станет. Да еще с волчьим билетом. И куда вы пойдете? Опять стенографировать станете за копейки?