Улыбнись мне, Артур Эдинброг
Шрифт:
— Завидую. Тебе эта больничная рубашка идёт больше, чем мне, — посетовала я. — Ну что, какой теперь план? Идём ужинать и баиньки, а с завтрашнего дня готовимся к следующему экзамену?
— Ужинать — это да, ужинать — это хорошо. — задумчиво протянул Артур. — Но готовиться начнём прямо сейчас.
— Эм, уже девять вечера. Может, всё-таки?.
— Нет. Полнолуние будет сегодня, а следующего, как ты понимаешь, дождаться уже не получится.
— А это важно?
— О да! — с каким-то удивительным жаром сказал он.
Вторым экзаменом было Зельеварение.
Как я вычитала в своих книжках, оно проходило очень
Признаться, вначале я думала, что мы это легко сдадим: я же человек, эй. Говорящий! Я смогу вести репортаж о своих ощущениях и тем самым помочь Эдинброгу разобраться с симптомами куда быстрее, чем какая-нибудь там альпака, которая будет лишь грустно моргать вне зависимости от того, наполнили ли ей желудок бабочками или отключили почки.
Но оказалось, что в правилах экзамена существует сноска очень мелким текстом, которую я радостно и весьма безмятежно проигнорировала. Сноска гласила: в случае, если фамильяр мага — «обладатель сознания, функционирующего на уровне человеческого» (ну и формулировка!) или представитель одной из разумных рас, то в начале экзамена проводится жеребьёвка и травят либо фамильяра, либо самого колдуна…
— А я твоей памяти не доверяю, — объяснял Эдинброг во время ужина.
Ужинали мы в Сироппинге. Столики, накрытые очаровательными клетчатыми скатертями, традиционно стояли прямо на улице, под ветвями магнолий, на которых таинственно и пожароопасно мерцали свечи, усиливающие и без того романтично-курортную атмосферу волшебной деревушки.
— Так что мы с тобой идём на охоту за печальными колокольчиками — это цветы, что расцветают только под полной луной. Съешь один — и на несколько часов твоя память станет идеальной. Ты вспомнишь вообще всё, что когда бы то ни было видела или слышала в своей жизни. Каждую букву, каждую цифру. Студентам такое принимать запрещено, а вот фамильяру — можно.
Мне понравилась идея ненадолго стать героем фильма «Области тьмы». Может, если мы быстренько сдадим экзамен, я успею ещё и создать какой-нибудь гениальный проект? Написать суперкнигу? Провести суперисследование? Или просто вспомнить — в деталях и с удовольствием — самые приятные мгновения своей жизни? Хотя последнее может привести к ужасному разочарованию… Память — сильнейший из фильтров реальности. Но настроен он у всех по-разному, в соответствии с темпераментом: у кого-то на хорошее, у кого-то — на плохое. Лично я оптимистка, а значит, в реальности моё прошлое могло быть гораздо хуже, чем мне запомнилось.
В общем, поев и одевшись потеплее, мы с Артуром отправились искать печальные колокольчики.
Мы тихонько покинули территорию университета и углубились в так называемые полые холмы. Там всё заросло какими-то штуками типа камышей — только нежно-сиреневыми и светящимися. В земле иногда попадались огромные норы, в которые легко мог бы влезть человек. Артур велел мне не подходить к ним: в большинстве обитали гигантские змеи. Я подавилась, тотчас прикинув их диаметр.
— Но это меньшая из наших проблем, — продолжил Артур. — Куда хуже то, что в других норах находятся
— И мы будем танцевать на балу короля фей, а когда вернёмся, поймём, что прошло сто лет? — попробовала угадать я, опираясь на земной фольклор.
Артур посмотрел на меня странно.
— Вовсе нет. Мы вообще не вернёмся: фейри выпотрошат нас и сделают чучела для подземного мира.
Я так резко побледнела, что Эдинброг тут же взял меня за руку. Больше тему фейри мы не поднимали.
Мы устроились загорать под луной, как двое сумасшедших. Потому что оказалось, что у печальных колокольчиков есть встроенный датчик движения. Они как макаронины втягиваются в землю, а то и вовсе не вырастают, если рядом кто-то топает.
— Даже если топает на цыпочках! — убеждал меня Эдинброг.
Итак, мы легли. На животы. Бок о бок. Оперев подбородки на локти и стараясь не шевелиться.
Кругом шумели, постукивали и мягко мерцали га-лианские камыши. В воздухе над нами носились ночные стрекозы — пронзительно зелёные и сияющие.
Говорить было тоже нельзя, поэтому я лежала и думала о чём попало, вслушивалась в мерное дыхание Эдинброга. А ещё немного расстраивалась: он не похвалил мою тигрицу! Он вообще ничего не сказал о моём превращении на экзамене! Как так? Может, ему не понравилось? Или я смутила его? Или он хотел от меня больше экшена? А вдруг у него вообще амнезия? Непонятно…
И в этот момент у меня прямо под носом пророс туманный цветок. Действительно, колокольчик. Нежно-розовый и очень грустный, опустивший голову едва ли не до земли. Я тревожно скосила глаза на Артура: как его ловить? Артур со значением моргнул. Это можно было интерпретировать как угодно. Я решила, это значит: я сам разберусь, отдыхай.
Эдинброг принялся медленно, по сантиметру в три секунды, продвигаться вперёд. Когда их разделяло уже всего ничего, Артур вдруг выкрикнул заклятье и бросился на цветок, как кошка. Тот попробовал улепетнуть, втянувшись в землю, но Артур тотчас заморозил её своим колдовством.
Тогда цветок, ничтоже сумняшеся, сам себя оторвал от корней (ничоси!!) и стремительно полетел мимо меня вбок, явно намереваясь нырнуть в почву чуть дальше, за пределами ледяного участка. Но Эдинброг оказался быстрее: кинулся вперёд и схлопнул его в ладонях, сопроводив очередным заклинанием.
Правда, для этого Артуру пришлось напрыгнуть на меня — откатиться я успела ровно на полоборота и теперь тихонечко сипела под его весом.
— Поймал? — проворчала я глухо.
Мой нос был расплющен о его грудь. Артур осторожно приподнялся на локтях, чуть сполз в обратном направлении и триумфально потряс кулаком:
— Поймал!
Ох уж эти его фантастические глаза — то ли мёд, то ли кофе, то ли коньяк… Я снова зависла, глядя в них. Моргай, Артур. Пожалуйста, моргай, я так не люблю гипноз.
Но он тоже выпал куда-то из привычной обоймы времени. Задорная улыбка победителя на его лице сменилась каким-то задумчивым выражением, немного грустным, немного мечтательным, как бы размышляющим: пора? Не пора?
«Пора», — подумала я. И он, словно услышав мои мысли, потянулся ко мне.
Танцевал ночной ветер, шумел камыш, в кулаке Эдинброга туманный колокольчик превращался в волшебные лепестки.