Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь
Шрифт:
– И два года назад на мой день рождения, – закончил Расселл.
Дорога резко выехала из лесной тени, и мне показалось, что даже через закрытые окна машины я уже слышу запах барбекю.
– Грэхем, сегодня всего семьдесят пять градусов [30] , – сообщил Расселл, глянув в зеркало заднего вида, – но если вам станет слишком жарко, то в маминой спальне есть кондиционер, и я уверен, что она позволит вам отдохнуть там.
– Со мной, несомненно, все будет в порядке, – бодро произнес папа.
30
Основной
Деревья расступились, и Расселл выехал на огромную поляну, с которой открывался совершенно новый вид. Посередине возвышался большой бревенчатый дом. Коричневые бревна, скрепленные белым известковым раствором, образовывали странный, беспорядочно полосатый фасад, и сам дом выглядел старым, но крепким. Около боковой стены на лужайке стояло полдюжины столиков для пикника, покрытых белыми бумажными скатертями. Газон пестрел машинами и грузовиками, и я заметила в задней части кузова одного грузовика большую жаровню со свиной тушей, над которой поднималось дымное и мерцающее легкими искрами марево жара.
– Этот дом достраивался и надстраивался около полудюжины раз, – пояснил мне Расселл, припарковав наш минивэн рядом с красной машинкой, и, нажав на кнопку, опустил пандус. – Вон там, – он показал рукой на одно из верхних окон, – была моя комната, в том верхнем углу, – с ностальгической тоской произнес он.
К нежности в его голосе примешивались горделивые нотки, такого же рода гордость я слышала в голосе бабули, когда она говорила о Моррисон-ридже.
– Та часть дома самая старая, – добавил он.
Вокруг жаровни собралась небольшая компания мужчин с бутылками пива в руках, и один из них приветственно поднял в нашем направлении руку с бутылкой, когда мы с Расселлом вылезли из машины. Вокруг, точно пчелиный рой, носилось множество ребятишек, а из большого переносного магнитофона, установленного на крыше одной из машин, изливалась песня Марвина Гэя «Исцеление сексом» [31] . Расселл забрался по пандусу в салон машины, снял кресло папы с тормоза и выкатил его на землю.
31
Марвин Пенц Гэй младший (1939–1984) – американский певец, музыкант и автор песен, стоявший у истоков ритм-энд-блюза. Синглом с альбома «Полуночная любовь» была выпущена задуманная как «сопровождение для занятий любовью» песня Sexual Healing («Исцеление сексом»), покорившая в 1983 году чарты по всему миру.
– А вон и моя любимая сестра, Ванда. – Расселл показал в сторону женщины, которая, поставив на один из столов большую синюю чашу, уже направилась к нам.
– Расти! – воскликнула она. – Вам удалось!
Расселл, сделав пару шагов навстречу, заключил сестру в объятия.
– Запах чертовски соблазнителен, – заметил папа, глянув на меня. – Похоже, Молли, мы нынче будем пировать.
Ванда наклонилась и звонко чмокнула моего отца в щеку.
– Рада видеть вас снова, Грэхем, – приветливо произнесла она.
Кожа у Ванды оказалась гораздо светлее, чем у Расселла, и мне еще не приходилось видеть таких завораживающих, зеленых с золотистым отливом глаз, как у нее.
– Неужели это Молли? – взглянув на меня, спросила она.
– Да, мэм, – смущенно пролепетала я.
Она взяла меня за руку и оглянулась на Расселла.
– Девочка Амалии? – спросила она, и Расселл кивнул.
Я испытала потрясение. Не много людей знали, что меня родила Амалия.
– Вы знакомы
– Ванда познакомилась с ней, заехав в Моррисон-ридж навестить Расселла, – пояснил папа. – Верно, Ванда?
Ванда в замешательстве взглянула на него, но потом, казалось, вспомнила об этом знакомстве.
– Конечно, верно! – воскликнула она и вдруг куда-то потащила меня за руку. – Ладно, пошли скорее, – добавила она, направляясь по газону к жаровне. – Пора знакомиться.
Мы продвигались довольно медленно, почти через каждые пару шагов Расселл останавливался и знакомил нас с родственниками. От знакомства с таким множеством людей их имена и лица быстро смешались в моей голове. Дяди Такието и Сякие-то. Множество женщин, которых Расселл назвал «тетушками». Уйма кузенов, большинство ровесники Расселла, толпились вокруг жаровни, тайком отрезая хрустящие кусочки свинины. Насколько я видела, мы с папой были здесь единственными белыми людьми, и я подумала, что теперь имею легкое представление о том, как ежедневно чувствовала себя пара чернокожих ребят в моей школе.
Ванда привела меня в дом, где дверной проем в кухню оказался таким низким, что мне пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой.
– Когда строили этот дом, люди были менее рослыми, – заметила она.
В заполненной паром жаркой кухне суетилось множество женщин и царил сильный, безошибочно узнаваемый запах отварной листовой капусты. Ванда познакомила меня со своими четырьмя сестрами.
– Это Карла, медсестра. А Ри-Ри – учительница. Тьюла, тоже медсестра, и Дженис медсестра… – Имена и лица сливались, но я насчитала трех медсестер и двух учителей. – А вот и наша мама, она готовит свои всемирно знаменитые дьявольские яйца [32] . – Мы с Вандой уже стояли около сидевшей во главе стола матери Расселла, она ловко начиняла белковые лодочки, выдавливая в них желтковую смесь из парусинового кондитерского мешка.
32
Половинки яичных белков, начиненные смесью желтков с горчицей, майонезом, измельченными соленьями и зеленым луком, присыпаются паприкой или перцем чили; фаршированные таким образом яйца получили интригующее название «дьявольских яиц» из-за остроты используемых приправ, если же их готовят на Пасху, то название меняется на более богоугодное – «ангельские яйца».
– Посиди здесь, милочка. – Мать Расселла показала мне на скамью, стоявшую вдоль стола. – Ты можешь нарезать огурчики для картофельного салата.
Я обрадовалась, получив задание. Мне необходимо было чем-то заняться, чтобы выкинуть из головы мысли о том, как отчаянно хочется скорее позвонить Крису и Стейси. Причем я даже не знала, кому мне хочется позвонить в первую очередь. Я принялась резать соленые огурчики на деревянной досочке, выданной мне Вандой, и мгновенно вспотела, словно нарезка огурцов представляла собой тяжелый физический труд. Наряду со множеством людей эту окутанную паром кухню заполняла звуковая какофония, состоявшая из болтовни, смеха, стука ножей и приглушенной музыки, доносившейся из уличного магнитофона.
Я почувствовала холодок, исходящий от пары сестер. То есть холодок, типа: «и что эта белая девчонка делает на нашей кухне?» – но, может, я и ошиблась. Может, они просто по натуре хладнокровны, однако попавшему к ним чужаку легко истолковать это как неприязнь. Остальные относились ко мне очень мило, одна из сестер вручила мне более острый нож, когда я перешла к нарезке помидоров, а другая отвесила комплимент моим прелестным синим глазам.
– Видимо, ты унаследовала их от папы, – заключила она.