Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь
Шрифт:
– Что случилось? – спросила я.
Он помолчал, неуверенно глядя на меня. Я ни разу не видела его настолько неуверенным в себе. И таким печальным.
– Твой отец, Молли… – наконец решившись, печально произнес он. – Ему очень плохо.
Тихо ахнув, я посмотрела в конец коридора и, сойдя с лестницы, направилась к родительской спальне, однако Расселл остановил меня, взяв за руку.
– Тебе нельзя заходить туда, – сказал он.
– Мне нужно увидеть его. – Я попыталась вырваться, но он крепко удерживал мою руку.
– Молли… будет лучше, если ты послушаешь меня. – Его пальцы
– Почему? – Я попыталась смутить его взглядом.
Он опять помедлил с ответом, так пристально глядя мне в глаза, словно мог проникнуть через них в мою душу, и я точно увидела момент, когда он решил уступить. И Расселл отпустил мою руку.
– Ладно, пойдем со мной, – сказал он, положив ладонь мне на спину и мягко подталкивая по коридору в сторону родительской спальни.
Когда мы приблизились к двери спальни, мое сердце уже колотилось со страшной силой. Учитывая поведение Расселла, я боялась того, что обнаружу внутри. Распахнув дверь, я невольно застыла на пороге, оценивая обстановку. В приглушенном свете я увидела, что папа лежит на кровати. Слегка приподнявшись на подушках, он лежал с закрытыми глазами. Моя мать лежала рядом с ним, прижавшись щекой к его плечу и положив руку ему на грудь. Услышав, что дверь открылась, она подняла голову и взглянула на меня широко раскрытыми глазами. По-моему, она выглядела жутко испуганной.
– Молли! – Ее восклицание вывело меня из оцепенения. Я бросилась к кровати.
– Что с ним случилось? – спросила я, коснувшись отцовского плеча. Он лежал очень тихо. Слишком тихо. Надо разбудить его. – Он же дышит? – полувопросительно произнесла я.
– Я объяснил, что ему стало плохо, – сказал Расселл моей матери.
Я заметила, как вздымается и опускается папина грудь. Значит, он жив!
– Вы вызвали Скорую? – спросила я.
Мать подняла глаза на Расселла.
– Пожалуйста, Расс, отведи девочку в ее комнату, – обессиленно произнесла она.
– Так Скорая уже едет? – Я сбросила руку Расселла, когда он попытался опять взять меня за плечо.
– Я не вызывала Скорую, – ответила мать.
– Почему? Вы что, обезумели? – Я потянулась к телефону на ночном столике, но Расселл опередил меня, накрыв трубку рукой.
– Ему этого не хочется, – решительно произнес он.
– Но ему же действительно плохо! – Я не могла понять их. Что же произошло?
– Милая, послушай меня, – сказала мать, поглаживая папино плечо. Ее голос звучал мягко и сдержанно: – Послушай, пожалуйста… Он знал, что в последние месяцы и недели его состояние резко ухудшилось, болезнь стала слишком мучительной. Он знал, что его кончина близка, и ему не хотелось умереть в больнице. Он не хотел… никаких чрезвычайных мер по спасению его жизни. Ему хотелось, чтобы ему позволили умереть спокойно. И именно это, милая, сейчас происходит. Он…
– Он умирает? – Я недоверчиво взглянула на нее.
– Да, – коротко ответила она.
Я заплакала. Не обращая внимания на мать, я дотянулась до папиной руки и потрясла его за плечо.
– Папа! Пожалуйста, не умирай! – взмолилась я. – Ты нужен мне!
Руки Расселла сжали мне плечи, а мать перехватила мое запястье.
– Не надо тревожить его, солнышко, – твердо сказала она.
– Но мы же не можем просто дать ему умереть! – рыдая, воскликнула я.
– Тише, Молли. Ты должна понять… – сказала она, отпустив
Я прижала руки к лицу, не в силах поверить в то, что происходило.
– Пожалуйста, – скулила я сквозь пальцы. – Ну, пожалуйста…
Я уже сама не понимала, о чем прошу.
– Молли, – произнес Расселл невыносимо сдержанным голосом, продолжая сжимать руками мои плечи, – мы ничего не можем поделать. Все уже хорошо. Он имеет право уйти туда, где ему хочется быть.
Ему удалось убедить меня. Опустив руки, я взглянула на отца и поняла, что Расселл прав. Папа выглядел умиротворенным. И нам оставалось только смириться.
Мать коснулась моей руки кончиками пальцев.
– Если ты успокоилась… если сможешь вести себя тихо… то можешь остаться здесь с ним и со мной. Поможешь мне проводить его.
Я помедлила.
– Ладно, – прошептала я так тихо, что едва услышала свой голос.
Она мягко пожала мою руку.
– Подойди, милая, к кровати с другой стороны, – ласково произнесла она. – Все нормально. – Я заметила, что она взглянула на Расселла и добавила: – У нас все будет в порядке.
– Хорошо, – с каким-то сомнением произнес он. – Позовите, если понадоблюсь.
Обходя кровать, я не услышала, как он вышел из спальни. Забравшись на постель, я села рядом с отцом, прислонившись к изголовью кровати. Слезы душили меня, и я продолжала тихо плакать. Папино дыхание стало прерывистым. Оно то прерывалось, то начиналось вновь, но его лицо оставалось почти безмятежным. Казалось, он просто спит. Но действительно ли он хотел этого? Мне вспомнился недавний праздничный вечер, когда он запретил вызывать Скорую. «Да, хотел, – подумала я, исполнившись мучительной печали. – Вероятно, он хочет, чтобы мы позволили ему спокойно уйти».
– Хочешь взять его за руку? – спросила мама.
Я опустила глаза на одеяло, где лежала папина рука. Кивнув, я подняла его еще теплую руку и прижала к себе. В памяти всплыл последний раз, когда мы лежали с ним рядом на этой постели. Мы пели дуэтом «Лживые глаза». В тот вечер он был таким оживленным. Таким счастливым.
– Сегодня за ужином он чувствовал себя прекрасно. – Я повернула голову в сторону матери. – Помнишь, он съел весь мясной рулет? И ему понравилось.
– Я знаю, что он выглядел довольным, – тихо ответила она. – Но в последнее время его состояние было очень нестабильным, изменчивым.
– Ему стало плохо во время собрания?
– Мы быстро закончили это собрание, – помедлив, сказала она, – потому что он плохо себя почувствовал. У него совсем не осталось сил. – Она не смотрела на меня, но, вглядываясь в темноту за окнами, попросила: – Молли, давай не будем говорить об этом. Сейчас его время. Он знал, что это произойдет, и я обещала ему быть здесь, рядом с ним.
Она опять положила голову на папино плечо и закрыла глаза.
«Какая же она мужественная», – подумала я. Мне тоже надо постараться быть мужественной. Я прижалась щекой к другому его плечу и тоже закрыла глаза. Хотя в то же мгновение мои мысли перенеслись в сторожку. Мне вспомнилось, на какое глупое безрассудство я решилась с парнем, которому совершенно наплевать на меня. Папе было бы очень стыдно за меня. «Это худшая ночь в моей жизни, – подумала я. – Самая ужасная ночь».