Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь
Шрифт:
– Нет. – Я лежала с закрытыми глазами, натянув одеяло до самого носа.
Я не знала толком, что именно подразумевают поминки, но мне не хотелось быть там и видеть, как она обманывает всех своим фальшивым горем.
– Так мы сможем сохранить память о нем, милая, – сказала она и, не дождавшись ответа, со вздохом добавила: – Я просто очень боюсь, что если ты не помянешь его, то позднее будешь горько сожалеть об этом.
Она погладила меня по плечу через это лоскутное одеяло, и я мгновенно накрылась им с головой, открывшись только тогда, когда она вышла из моей комнаты.
На
Нора довезла меня до павильона. От меня так противно несло потом, что я удивилась, почему она ничего не сказала об этом, но она лишь взглянула на меня с печальной улыбкой и выразила свою радость по поводу того, что я решила пойти. Ответа она не дождалась. Я вообще перестала разговаривать с ней.
Едва мы доехали до павильона, как я уже пожалела, что не осталась дома. Повсюду толпились наши родственники и папины друзья. Возле одной стены установили микрофон, а перед ним выстроились ряды стульев, на которых сидело около половины собравшихся. Они держали на коленях тарелочки с закусками, улыбались и болтали, а я вдруг подумала: «Как они могут улыбаться?» Кто-то включил стереомагнитофон, и из динамиков, установленных в глубине павильона, полилась громкая музыка. Я сжалась от боли, узнав один из тех сборников, которые мы с папой подготовили к летнему празднику. Ужасно несправедливо, что сейчас звучат эти песни. Элвиса сменили «Битлы», за ними последовали «Фор топс» и Бинг Кросби. Ужасная несправедливость. Взяв один из стульев, я утащила его в укромный уголок, как можно дальше от динамиков, и села там в одиночестве, пытаясь отрешиться от всего, от всей этой толпы и почувствовать присутствие папиного духа.
Дэни сидела в другом конце павильона. Но, заметив меня, она встала и направилась в мою сторону. Мне не хотелось общаться с ней. Мне ни с кем не хотелось общаться, однако она уже маячила передо мной.
– Почему бы тебе не присоединиться ко мне и моим родителям? – предложила она.
– Мне просто хочется посидеть одной, – не глядя на нее, ответила я.
– Мама говорила мне, – помолчав, сказала она, – будто ты думаешь, что тетя Нора имела какое-то отношение к смерти дяди Грэхема.
– Она убила его.
– Молли… – Уголком глаза я видела, как она тряхнула головой. – Это полное безумие. Ты что, свихнулась?
– Отвали… – буркнула я.
– Ты знаешь, – дрогнувшим голосом произнесла она, – я тоже его любила.
Я взглянула на нее. Сегодня она пришла без всякой косметики. Никакого кольца в губе. Мне вспомнилось, как она держала на коленях голову отца, когда он упал на землю, вылетев из павильона. «Она тебе не враг», – подумала я.
– Я знаю, – сокрушенно ответила я.
– Пойдешь посидеть с нами? – опять попыталась она, но я покачала головой.
– Нет, спасибо.
Она удалилась, и я продолжала сидеть одна, проклиная эту чертову музыку. Через какое-то время я заметила, что Питер и Хелен присели на крайние стулья, неподалеку от меня. Они сидели
– Молли, я глубоко сочувствую твоей потере, – сказал он.
– Спасибо, – пробурчала я.
– Он был воодушевляющим человеком, – сказал он, и у меня предательски задрожала нижняя губа. – Дай мне знать, если я смогу тебе хоть чем-то помочь, хорошо? – Питер встал и положил руку мне на плечо. – Если тебе понадобится выговориться, то я готов выслушать тебя.
«С вашим дурацким фрейдистским психоанализом? – подумала я. – Нет уж, благодарю». Возможно, он даже чуть-чуть рад тому, что теперь его профессиональное соперничество осталось в прошлом.
– Ладно, спасибо, – ответила я и с облегчением вздохнула, когда он вернулся к своей компании.
Вскоре все расселись по местам, и кто-то выключил музыку. Народ встал в очередь к микрофону. Дядя Тревор и тетя Клаудия. Расселл. Питер. Они говорили о том, каким замечательным был мой отец, но я едва слышала их. Я сидела, скрестив на груди руки, в своеобразной защитной позе.
В заключение к микрофону подошла Нора, но не стала ничего говорить о папе, а просто подняла руку с конвертом.
– Грэхем оставил нам послание, завещав открыть этот конверт после его смерти. – Она улыбнулась. Ее всегдашняя бледность исчезла; на щеках проявился румянец, видимо, скрывший и красные круги под глазами. Из памяти всплыл вопрос Стейси: «Не думаешь ли ты, что твоя мама слегка похожа на Грейс Келли?»
– Грэхему не хотелось, чтобы мы долго горевали, – сказала Нора, – поэтому на этом конверте сказано, что мы должны поставить песню Кенни Логгинса «Свободные». – Она вскрыла конверт и достала оттуда лист бумаги. – А во вложенной записке он предлагает нам исполнить «ролевой танец».
У меня перехватило дыхание. Все засмеялись. Все, кроме меня. Я заметила, как Дженет, покачав головой, сказала Викингу: «Типичный Грэхем».
Я вцепилась руками в сиденье стула. Значит, он понимал, что делал, когда попросил меня напечатать эти слова еще задолго до книжного тура. И я невольно стала участницей этой жуткой шарады. Неужели он сам попросил Нору дать ему эти таблетки? Чувствуя себя обманутой, я вдруг жутко разозлилась и на Нору, и на отца.
– Итак, дорогие друзья и родственники, – сказала Нора, взмахнув конвертом, – давайте дадим ему возможность гордиться нами.
Кто-то опять включил стереомагнитофон, и из динамиков полилась песня «Свободные». Люди послушно встали и, сдвинув стулья к стенам павильона, начали танцевать. Поначалу у них получалось неловко, и я поняла, что никто из них не чувствует этого танца. Но, как мой отец, вероятнее всего, и предвидел, попытки сделали свое дело, и вскоре уже все начали безудержно раскованный танец, свободно размахивая руками, а над павильоном взлетали к небесам взрывы смеха. Может, за этим смехом скрывались слезы; не знаю. Я не стала задерживаться, чтобы выяснить это. Вскочив со стула, я спрыгнула с помоста и побежала по лужайке в сторону дома, заткнув уши руками. Миновав дом бабули, я выбежала с ее круговой подъездной дорожки на кольцевую дорогу и продолжала бежать, бежать, бежать, удаляясь от всех, кого я знала – всех, кого любила, – пока не обрела уверенность в том, что мы разделены навсегда.