Умершее воспоминание

совесть Логана.

– Нет, это она… – тихо сказал я, глубоко в душе всё ещё не желая признавать этого. – Она могла написать такое. Да, могла, и здесь моя вина. Эвелин меня ненавидит.

– Не стоит быть таким резким, Логан.

Я поднял на неё глаза и, отдав тетрадь обратно, произнёс:

– Редко можно увидеть, как ты улыбаешься. Но с того момента, как ты открыла мне дверь, я ещё ни разу не видел, как ты не улыбаешься.

Уитни рассмеялась.

– Почему бы мне не улыбаться? – пожала плечами она. – Я радуюсь своей победе.

– Нет, ты радуешься моему поражению.

Я уехал, потому

что не видел смысла оставаться там: Эвелин всё равно не стала бы говорить со мной, а улыбка Уитни начинала меня раздражать. И тогда я впервые пожалел о том, что решился помочь Эвелин, взяв на себя ответственность показать ей другой мир, вытащить её из четырёх стен её комнаты. Лучше бы никогда этого не случалось, лучше бы мы никогда не встретились. Тогда бы Эвелин не узнала, какова на вкус свободная жизнь, и ей не было бы так больно возвращаться домой теперь. Я хотел изменить её жизнь, я поклялся сделать это, но всё вышло только хуже… Я всё испортил, уничтожил всё, что было между нами.

Может, Уитни была права, когда говорила, что я плохой друг для Эвелин? Теперь я не знал, стоило ли нам продолжать развивать наши отношения, было ли у них будущее. Кажется, это всё бессмысленно…

Я почти детально помнил чуть ли не каждый наш разговор с Эвелин. И теперь я вспоминал один из них и чувствовал, как это воспоминание острыми когтями впивается в моё сердце.

– Уитни никогда не будет доверять тебе, – как-то раз говорила Эвелин, с невероятным сожалением глядя на меня. – Никогда. Это недоверие не позволяет ей впустить тебя в мою жизнь.

И я прекрасно помнил, что ответил ей тогда.

– Мне плевать на её недоверие. Самое главное – веришь ли ТЫ мне? Доверяешь? Не считаешь, что я испорчу твою жизнь?

– Конечно, нет. Думаю, ты уже сумел изменить мою жизнь. Я чувствую себя совершенно иначе, когда ты рядом. И чем дольше мы с тобой разговариваем, тем яснее я тебя вспоминаю. Это так несправедливо, что вместе с воспоминанием о человеке умирают и мои чувства к нему!

Вспоминая эти её слова, я яснее осознавал, насколько подло поступил с Эвелин, и это угнетало меня.

А потом мне вспомнился ещё один разговор, когда мы с ней рассуждали о существовании бога и о вере в него.

– А если человек верит в бога, но не чувствует его помощи? – спрашивала меня Эвелин.

– Значит, он не верит в бога. Верить можно только в то, в чём уверен. А если человек посмел усомниться в божьем всемогуществе, то о какой вере может идти речь?

– Тогда я не верю, – шёпотом ответила мне она.

– Верь в меня,– сказал я ей тогда. – Даю слово, мою помощь и поддержку ты ощутишь в полной мере.

О боже, какой я идиот! Это воспоминание ранило мою душу ещё больнее. К чему были все эти слова, обещания? К чему?

Нет, это всё слишком мучительно. Я только мучаю себя всеми этими воспоминаниями. Надо забыть…

Сразу же после ссоры я хотел разорвать отношения с Дианной, ведь они, по сути дела, оттолкнули от меня Эвелин. К тому же я считал, что поступаю просто непростительно грубо с ней. Но потом я всё обдумал, вспомнил разговоры парней и понял, что ничего плохого в наших отношениях с Дианной нет. Я не люблю Эвелин, Эвелин не любит

меня, мы друг другу не принадлежим. Даже если Эвелин что-то и чувствовала ко мне, она могла прямо сказать об этом… Она ведь не думала, что я умею читать её мысли, знаю о её чувствах или хотя бы догадываюсь о них? Нет, я слишком долго был покорно верен одной девушке, и теперь мне не хотелось вновь сковывать себя цепями верности к человеку, с которым меня не связывают никакие другие чувства, кроме дружеских.

– О чём ты задумался? – прозвучал голос Дианны, и я вздрогнул, вырвавшись из мира своих мыслей.

– Не знаю, – признался я: мысли разбегались в разные стороны, поэтому мне было тяжело сосредоточиться на одной вещи. Но я ни на минуту не переставал думать об Эвелин и о том, как обошёлся с ней.

– Ты часто сидишь неподвижно, будто в забытье, думаешь о чём-то, а когда я спрашиваю, о чём ты думаешь, ты неизменно отвечаешь: «Я не знаю».

Я молча посмотрел на неё.

– Тебе есть что скрывать от меня? – тихо спросила Дианна.

– Нет.

– Тогда, может, у тебя что-то случилось?..

Душа болезненно сжалась, когда я вновь вспомнил об Эвелин, и я, обняв прелестную Дианну за талию, прижал её к себе.

– Вообще-то да. Но я не хочу говорить об этом, потому что этот разговор будет бестолковым. Мне нужно сделать кое-что… И я сделаю это. Когда наступит время. Сейчас оно ещё не наступило, поэтому…

– Это связано с другой девушкой, верно?

– Не вижу смысла говорить неправду, – сказал я, тяжело вздохнув. – Да. Это связано с другой девушкой, и я не могу перестать думать о ней.

Дианна отстранилась от меня и посмотрела мне в глаза.

– О нет, – покачал головой я, поняв, что означает её взгляд. – Не надо, Дианна, не ревнуй.

– Что значит не ревнуй? – возмущённо спросила она.

– Я ненавижу ревность.

– Вот как? А я ненавижу, когда мой парень думает о другой и открыто признаётся в этом!

– Послушай! – настойчиво сказал я, схватив Дианну за руку, – ты не можешь сомневаться во мне. Предательство – это худшая вещь, что может прийти на ум человеку! А подозрение в предательстве, то есть ревность… Это унизительно!

– Тише, Логан, тише. – Дианна коснулась рукой моей щеки и с проницательностью посмотрела в мои глаза. – Не нужно кричать.

Я сделал глубокий вдох, чтобы взять себя в руки. Мне не хотелось повышать голос на Дианну, но её ревность вывела меня из себя. Я знал, что такое предательство, и никогда не позволил бы себе опуститься до него, я бы никогда не вонзил нож в спину близкому человеку. Ревность Дианны, на мой взгляд, была беспричинной, и это оскорбляло меня ещё больше.

Мы встречались, и я не был намерен скрывать от неё свою болезнь. Поэтому, когда моё настроение начинало меняться (а теперь, когда я прекратил принимать таблетки, это происходило особенно часто), прелестная Дианна касалась моего лица, шеи, рук и просила перестать нервничать, одним нежным взглядом туша пожар внутри меня. В большинстве случаев это срабатывало, как это случилось и теперь, но временами, когда я был особенно сильно рассержен, на меня не действовали даже её слова и прикосновения.