Умершее воспоминание

совесть Логана.

— Стой, стой. — Она внимательно посмотрела в мои глаза. — Куда же ты убегаешь? Ты даже не собираешься затыкать мне рот? Но я ведь так раздражаю тебя!..

Она взяла мою руку за запястье и подняла её на уровень своего лица.

— Что за бред? — нахмурился я и вызволил свою руку из плена её пальцев. — Что это, бл…, за бредятина?

— Мне просто интересно, ударишь ты меня или нет. Ну? Ударишь?

Вместо ответа я почему-то вдался в бессмысленные размышления: а смог бы я когда-нибудь ударить Эвелин?.. Представив эту ужасающую

картину, я постарался отогнать эти мысли в сторону. «Бесполезно обманывать себя, — сразу же пронеслось в голове. — Неужели ты когда-нибудь думал о том, что сможешь ударить Чарис? А теперь вспомни, где она, и вспомни, где последний год проходили ваши с ней встречи».

Услышав шум с правой стороны, мы с Изабеллой одновременно повернули головы. В дверном проёме стоял Джеймс; его левая бровь была изогнута в недоумении. Мне сейчас же пришли в голову мысли о Санни и о моём намерении рассказать Джеймсу всю правду. Теперь, посмотрев на него и оценив то, каким он становился в присутствии Изабеллы, я твёрдо для себя решил: ему о Санни знать не обязательно.

— Oh, mon mignon («Ох, мой милый». (фр.) — прим. автора.), — засияла Изабелла.

— Я убрал спальню, — сказал Маслоу ничего не выражающим тоном и перевёл взгляд на меня. — Теперь там нет того тошнотворного запаха, и там вполне можно спокойно спать.

— Спать, — повторила его избранница и, подойдя к нему, положила руку ему на плечо. — Да, спать, конечно… — И, нежно чмокнув Джеймса в шею, Изабелла ушла; складки её тёмно-зелёной велюровой юбки переливались в ярком свете солнечных лучей, пробивающихся сквозь окна.

— Что это было, твою мать? — нахмурившись, развёл руки в стороны хозяин дома.

Подняв на друга рассерженный взгляд, я медленно двинулся в сторону прихожей и вполголоса проговорил:

— Спасибо. Теперь я тоже ненавижу пьяных девушек.

— В последнее время я чувствую что-то неописуемое, — делилась со мной мыслями и чувствами Эвелин. — Я просыпаюсь по утрам с той мыслью, что зайду в её спальню, увижу её там и, как обычно, найду в ней своё утешение… Но потом родители либо моя тетрадь напоминают мне, что Уитни нет, что она уехала… И тогда моя душа наполняется очень странными чувствами. Я ощущаю, будто Уитни была моим другом в далёком-далёком прошлом, будто её уход даже не задел меня… Не знаю. Раньше я хотела ненавидеть её, я и ненавидела её за то, что она покинула всех нас. Но теперь я думаю, я думаю… Мои воспоминания о ней постепенно умирают. Мне кажется, я её забываю.

Мы сидели в её спальне, и это был один из тех драгоценных вечеров, которые я проводил в доме Блэков. На самом деле, помимо моей необходимости быть рядом с Эвелин, была ещё одна веская причина моего сегодняшнего визита в этот дом. Завтра утром я шёл на приём к неврологу, и поддержка со стороны предмета моего восхищения была мне очень нужна. Меня вдохновляло стремление Эвелин избавиться от своего недуга, и я надеялся почерпнуть силы

из неиссякаемого источника её стойкости. Мне нужна была смелость, чтобы войти завтра в кабинет невролога.

— Забвение близких — это не хорошо, — сказал я, глядя на Эвелин. — Это грустно.

— А я думала, что отпускать людей и оставлять их в прошлом разумно…

— Людей, которые обманули тебя, — да. А родную сестру так просто не забудешь.

Я разозлился на себя из-за того, что ляпнул не подумав. Но Эвелин, кажется, не приняла эту мою фразу во внимание.

— Поступок Уитни ты не считаешь обманом? — спросила она полушёпотом. — Она обещала, что не оставит меня, а нарушение обещания — это и есть обман.

Немного подумав, я всё же согласился с собеседницей.

— Но это не значит, что тебе обязательно нужно забывать её, — сказал я. — Иногда можно понять человека и снова принять его, каким бы ужасным ни был его поступок. Прощение — это благородство, помнишь, ты сама говорила?

Эвелин покивала головой, задумчиво глядя в пол.

— А повторное прощение, — начала она, — это благородство или глупость?

Я не успел ответить: дверь спальни Эвелин отворилась без стука, и в комнату заглянула миссис Блэк.

— Эвелин, — позвала Дженна дочь, взявшись дрожавшей рукой за дверь, — милая, спустись, пожалуйста… Там… Там Уитни приехала.

Мы с Эвелин настороженно переглянулись.

— Чертовщина, — почти беззвучно прошептал я.

С первого этажа послышались возмущённые крики мистера Блэка, голос которого трещал от негодования, да и миссис Блэк не выглядела спокойной. Я понимал, что там, внизу, намечалась сцена семейных разборок, а значит, делать здесь мне было больше нечего.

Эвелин молча смотрела на меня, будто спрашивала, можно ли ей спуститься. Я грустно улыбнулся ей и, взяв с кровати свой рюкзак, сказал:

— Иди.

— Не уезжай. — Она вцепилась в мою руку мёртвой хваткой и посмотрела мне в глаза с отчаянной просьбой. — Идём со мной.

Бросив растерянный взгляд на миссис Блэк, нетерпеливо дожидавшуюся дочь в дверях, я произнёс:

— Тебя ждёт твоя семья, поэтому…

— Но ты ведь тоже почти член нашей семьи, — убедительным тоном сказала она.

— Вовсе нет, Эвелин…

— Да. Ты моя семья. Не уезжай.

Слова Эвелин тронули меня, и я, тепло улыбнувшись ей, понял, что отпираться было бесполезно.

Уитни ждала внизу не одна: рядом с ней, держа её под руку, стоял Дейв, на лице которого красовалась совсем не уместная усмешка. Мистер Блэк, сдвинув брови, выговаривал дочери и её избраннику всё то, что копилось у него долгие недели. Они слушали его молча: Уитни — стыдливо опустив взгляд, Дейв — глядя мистеру Блэку прямо в глаза.

Но все слова, сказанные Джонни, потеряли смысл для Уитни, когда та увидела Эвелин. Стыд во взгляде Уитни изменился на восторг, и она, оставив позади своего избранника, рванулась в объятия Эвелин.