Умершее воспоминание

совесть Логана.

— Что за чушь! — сквозь слёзы прокричал я. — Эвелин не могла забыть меня! Это бред!

— Не будь так уверен… Она ещё не здорова… Я знаю, ты хочешь, чтобы она выздоровела, но это… Мы не знаем, что сделал с её головой такой сильный… эмоциональный удар… К тому же я уверен, теперь она не помнит и о том, что было между ней и мной… Она забыла.

— Она забыла, — с горькой усмешкой повторил я и, зажмурившись, покачал головой. — Она забыла, а мне теперь жить с этим надо…

Я подошёл к кухонной тумбе, за которой ещё несколько минут назад, пританцовывая,

резал салат. Большой кухонный нож всё ещё лежал здесь.

Эвелин забыла обо мне? Забыла обо мне в тот день, когда мы с ней поссорились и когда я один улетел в Даллас? В конце концов, каким-то же образом можно объяснить её поведение в последние две недели… О, нет, хватит! Я не могу думать об этом; об этом думать невозможно, даже невообразимо! Я никогда не смогу вернуться к этим мыслям, никогда не смогу спросить себя, почему она так со мной поступила! Мысли обо всём этом лишь окончательно убеждали меня в том, что никакого справедливого мира не было, что я всю свою жизнь жил в мире лжи и предательства.

Углублять эти мысли приравнивалось к полному сумасшествию. Я уже начинал понимать, что мой рассудок словно заволокло туманом. То, что произошло со мной несколько минут назад, и стало отправной точкой. Отправной точкой для чего? Я смутно и путано понимал это, но своих размышлений расширять по-прежнему не решался.

Нет-нет, надо отвлечься. О чём я, бишь, недавно думал? Ах да, облако — одно облако среди ясного неба. Что же ещё? Нож…

Я перевёл взгляд на нож, что лежал прямо возле моей руки. Голова ещё не успела ничего сообразить, как пальцы уже потянулись к деревянной рукоятке. Стальное, остро заточенное лезвие ярко блеснуло в моей руке.

Я медленно развернулся и посмотрел на Кендалла.

Мои пальцы крепче сжали рукоятку.

Комментарий к Глава 23. “Лучший подарок на день рождения”

Прошу прощения за задержку в почти полтора месяца, но последние дни я просто работала на износ, чтобы побыстрее закончить эту главу.

Пока что комментировать написанное не буду, если есть вопросы - на всё отвечу)

========== Глава 24. “Небесно чистый ангел” ==========

Иль женщин уважать возможно,

Когда мне ангел изменил?..

Михаил Лермонтов

Я принимал это лекарство в течение долгих лет. Оно было универсально: лечило головную, сердечную и душевную боль. Да, оно обманчиво исцеляло меня ото всех болезней и заставляло думать, что его приём идёт мне только на пользу… Но всё это было одним большим обманом! Польза от лекарства оказалась фальшивой. На самом деле оно разъедало меня изнутри, сжигало внутренние органы, не позволяло дышать полной грудью — одним словом, убивало. Мне никто и никогда не сможет причинить больше вреда, чем это лекарство. Мой организм не вытерпит разрушительных действий, рано или поздно он просто не выдержит. Да… Он не выдержит…

Я не чувствовал своего сердцебиения, не чувствовал тепла и ничего не слышал. Единственным

моим чувством был нескончаемый и нестерпимый душевный холод, который постепенно выливался в невиданную ранее жестокость. Я стоял над Кендаллом и со звериной злобой смотрел на его окровавленное лицо, тяжело поднимающуюся грудь и лужу крови на полу. Моя рука дрожала от той силы, с которой я сжимал нож. «Это всё я сделал, — носились в голове обрывочные, несвязные и будто чужие мысли, — это его кровь. Она на моих руках. И нож… Нож тоже у меня в руке».

Кендалл с трудом поднял голову и посмотрел на нож, который уже ходуном заходил в моей руке. Потом он сипло рассмеялся и, раскинув руки, сказал:

— Я готов. Давай. Бей вот сюда, прямо в грудь, чтобы наверняка.

Я с необыкновенной ясностью представил, как холодная сталь легко входит в его мягкое и тёплое тело, как он кричит от невыносимой боли, как струёй брызжет его кровь и пачкает моё лицо. Эта страшная картина, нарисовавшаяся в моей голове, чем-то меня очаровала, и я ужаснулся собственным хладнокровию и жестокости. Руки мои задрожали так, что я выронил нож. Из моей груди вырвался стон сожаления и отчаяния, и я, снова не сумев сдержать себя, надрывно зарыдал. Отвернувшись от Кендалла, я отошёл к окну. О, как бы мне хотелось, чтобы он всего этого не видел! Как бы мне хотелось, чтобы его не было, не было, не было!

Он посмотрел на меня с какой-то тоской и, держась за рёбра, осторожно сел. Он дышал страшно: тяжело и даже как будто с храпом. Меня колотило от рыданий, но я изо всех сил сжимал свои плечи, стараясь успокоиться. Кендалл какое-то время сидел молча, потом прижал тыльную сторону ладони к носу, и его плечи тоже задрожали.

— Давай же, Логан, — сквозь всхлипы проговорил он, — тебе смелости не хватило совсем чуточку… Давай, убей меня, убей, прошу… Я уже чувствую, что не смогу жить с этим дальше.

— Но ведь эти две недели ты как-то жил, — повысив голос, сказал я и бросил на него свирепый взгляд. — Проживёшь и дальше. Последнее дело, которое я сделаю в своей жизни, это убью тебя!

«Это было бы так просто, — думал я, до боли сжимая зубы, — это было бы так просто… Для него не придумаешь более невыносимого мучения, чем провести всю оставшуюся жизнь в терзаниях совести! Он будет жить, он будет жить и страдать, страдать, страдать!»

— Прошу, Логан, — как маленький, захныкал Шмидт и, всхлипывая, пополз ко мне, — прошу, прошу, прошу! Пожалуйста! Уже дальше некуда, некуда… Лучше убей меня!

Он схватил меня за ногу и, обняв её, заплакал. Моё лицо приняло выражение такого отвращения, точно на меня только что вылилось ведро помоев. Кендалл был настолько жалок, что мне даже смотреть на него было невыносимо. Я небрежно оттолкнул его от себя, как бездомную собаку, почему-то принявшую меня за хозяина, и закричал:

— О «дальше некуда» раньше надо было думать! Понимаешь, раньше! Хотя бы две недели назад…

Я почувствовал, как внутри меня, в области груди, что-то будто загудело, и от этого чувства захотелось зарыдать ещё сильнее.