Умершее воспоминание
Шрифт:
— Я не хочу видеть тебя, — выговорил я жёстко и снова зачем-то пнул Шмидта, — я не хочу о тебе слышать, не хочу, чтобы ты был здесь! Поднимайся и уходи. Сейчас же! Вали отсюда сейчас же!
Я с бешеной силой схватил его, поднял с пола и толкнул в сторону двери. Его ноги его не слушались; Кендалл рухнул на пол, ударившись коленями. Потом он, взявшись за край обеденного стола, неуверенно поднялся на ноги и посмотрел на меня красными от слёз глазами.
— Я не уеду, — прошептал он, — пока ты не пообещаешь, что с Эвелин всё будет в порядке. Не тронь её, Логан, не тронь её…
Услышав это, я не сумел сдержать истерического смеха. Новые мысли об Эвелин, которые до этого
— Какой же ты глупый! — сказал я, когда приступ смеха оставил меня. — Немыслимо глупый! Считаешь, моё обещание изменит хоть что-нибудь? А?! Хоть что-нибудь?!
— Н-нет… нет. Уже ничего не изменить. Я просто хочу, чтобы она страдала хотя бы в половину меньше моего.
— А мне ты что прикажешь делать? По-твоему, что я должен сделать?!
Кендалл смотрел на меня сквозь слёзы и медленно мотал головой. Вздохнув, я вытер мокрые щёки и отошёл от него.
— Мне так жаль… — прошептал он, хныкая, — Логан, знал бы ты… Мне так жаль…
— Пошёл ты знаешь куда со своим сожалением? — резко сказал я и толкнул Кендалла в плечи. — Убирайся! Я сказал тебе, убирайся! Ты больше никогда сюда не явишься, а если и осмелишься, то клянусь, я спущу тебя с лестницы! — И, набрав в лёгкие побольше воздуха, я закричал: — Пошёл на х…!
Следующее, что я помнил, это наша с Эвелин спальня. Я лежал на полу, возле комода, и, с досадой сжимая кулаки, плакал, как ребёнок. Меня всего трясло и каждую минуту бросало из одной крайности в другую. Теперь, когда Кендалла, рядом со мной не было, я дал полную свободу своим мыслям, и они со всех ног понеслись в сторону Эвелин.
Всё время нашего знакомства я возвышал её над остальными женщинами и делал это почти неосознанно. Каждый её шаг, каждый поступок расценивались мной как что-то особенное, уникальное, единственное в своём роде. Я убеждал себя и заодно всех вокруг в том, что она не была ни на кого похожа, что она ангел, а все остальные — бездушные демоны. Я верил, что она другая, потому что кроме этой веры у меня не было ничего. Возможно, я выжил только благодаря этой вере. Только она защищала рану, которую нанесла мне Чарис… Чарис! Чем Эвелин оказалась лучше Чарис? Разве тем только, что сумела, так сказать, подобраться поближе к моему другу, а не к моему сопернику! Страшно думать, что для моего убийства она выбрала самое страшное оружие — оружие, которое поразило бы меня в любом случае и с абсолютной точностью. Она знала, что для меня не было ничего более жуткого, ужасного и просто невыносимого; знала и всё же сделала это! Вот до чего довела её жестокость, вот чем она теперь должна за неё платить!..
Для чего же тогда были все эти обещания и клятвы? Для чего же она позволила мне полюбить её сильнее собственной жизни? Чтобы потом взять и в одно мгновение разрушить всё, что мы вместе создали? Для чего она говорила, что никогда не унизит Кендалла, пожалев его, а сама взяла и… пожалела?.. Нет-нет-нет, я отказываюсь верить в это! Эвелин не такая, она никогда не была такой! Я больше всего в своей жизни боялся думать о том, что она такая, а теперь мне предстояло принять это обстоятельство как неоспоримый факт… Нет! Кендалл соврал мне, он соврал, чтобы только заставить меня страдать. Я знаю, он так меня ненавидит… Он не мог смириться с тем, что Эвелин
— Ты же знаешь, я только тебя люблю, — звучал в моей голове голос Эвелин, и я так ясно видел её лицо, точно глядел в него наяву. — Я никогда, никогда не сумела бы оставить тебя…
— Ревновать меня к Маверику — это, по меньшей мере, глупо, — услышал я совсем другой, далёкий, но такой знакомый голос, — ты же знаешь, что я только тебя люблю?
Мог ли я когда-нибудь допустить мысль о том, что Эвелин так похожа на Чарис? Эта мысль была столь ужасна и невообразима, что от неё болезненно сжималось сердце. Нет ничего хуже, чем превращение самого крепкого и твёрдого убеждения в песок. Всё, что остаётся делать, это держать в руках этот песок и понимать, что придать ему прежнюю форму ни за что и никому не удастся. Чем, чем, чем я заслужил такое? За какие заслуги судьба дважды бросила меня в бушующее море, откуда выбраться не представляется почти никакой возможности? Была ли в этом моя личная неудача или все женщины коварны и жестоки в своей сущности?..
А если женское сердце на самом деле бьётся в этом жестоком ритме коварства, то что можно сказать о мужском? Что именно можно назвать мужеством? Я всегда думал, что для мужчины характерна стойкость, самоуважение, преданность, храбрость и… сила. А что я представляю из себя сейчас? Разве я стойкий, разве храбрый, разве я уважаю себя?.. Да и в конце концов, настолько ли я силён, чтобы позволить себе ударить женщину?
Внутри меня всё замерло в страхе, когда я вспомнил, как обошёлся с Чарис, узнав о её поступке. А что я должен делать теперь? Эвелин… Ударить её?.. Такого никогда не было, и я даже мысли не могу допустить, что когда-либо смогу сделать это! Это немыслимо, невообразимо! Но что мне делать? Я потеряю последнее уважение к самому себе, если позволю хотя бы замахнуться на неё! Сделать ей больно казалось для меня невозможным… Но чёрт побери, в конце концов, для неё моя боль оказалась очень даже возможной!
Я всё ещё не мог до конца поверить в то, что случилось, не мог поверить, что Эвелин смогла решиться на это. Нет, только не она, только не с Кендаллом, только не ради того, чтобы заставить меня страдать в невыносимых муках…
Как я называл Чарис? Ш… шл… У меня никогда, никогда не повернётся язык назвать так Эвелин! Это мерзкое слово никак не вяжется с её прелестными глазами, её лицом, волосами, руками… Однако надо помнить, что она всё-таки сделала это. В моей груди чувство ненависти необыкновенным образом смешивалось с чувством невыразимой любви, и я ясно понимал: любить и ненавидеть одновременно возможно. Возможно ненавидеть даже в большей степени, чем любить!
Я прижал обе руки к голове, которая разболелась из-за слёз и нескончаемого потока мыслей. Горло моё уже болело от криков и надрывных рыданий; слёз, казалось, больше не осталось. Я лежал на спине, сжимая пальцами виски, и часто и глубоко дышал. Возможным ли представлялось мне дальнейшее существование? Как можно жить с той мыслью, что человек, дороже и любимее которого у меня не было на всём свете, с такой лёгкостью сумел убить во мне жизнь? Как можно дальше жить в этом настоящем, несправедливом мире? Да, да, от моего прежнего выдуманного мира остались только осколки. А как в нём было прекрасно жить! В нём были честные друзья, настоящие чувства, преданность… Моя жизнь была идеальной две недели назад. Я жил в идеальном мире! Как жаль, что я понял это только теперь, когда вернуться обратно нет никакой возможности!..