Умершее воспоминание
Шрифт:
— Ну прости, милая, прости, — проговорил я, глядя ей в глаза. — Я понял тебя, давай не будем ссориться… Ты во всём права, тысячу раз права. И вообще, по правде говоря, я хотел пригласить тебя куда-нибудь поужинать.
И даже не узнав, что Эвелин думала по этому поводу, я просто взял и посадил её в свою машину.
По пути я принял спонтанное и довольно странное решение: я решил, что сегодня мы с Эвелин поужинаем в «Погоне» Шмидта. Сначала меня одолели сомнения, достаточно ли прилично везти свою невесту ужинать в бар, но потом они развеялись как-то
Когда я остановился возле пункта назначения, моя возлюбленная испуганно и удивлённо уставилась на здание, в котором находился бар. Я с удовольствием заметил её испуг и, выйдя из машины и обойдя её, открыл дверь своей спутнице.
— Прошу, — элегантно улыбнулся я и сделал шаг в сторону, давая Эвелин дорогу.
Она молча посмотрела на меня и опустила глаза.
— Я не хочу здесь ужинать, — тихо проговорила она.
— Как это не хочешь? Я думал, ты приехала с больницы голодная.
Она не отвечала и продолжала упрямо сидеть в машине. Я вздохнул и, облокотившись на открытую дверцу, сказал:
— Эвелин, если ты не поужинаешь здесь, ты не поужинаешь вообще.
— Почему именно здесь? — резко спросила она, подняв голову.
— А что тебя так пугает в этом месте? — в ответ повысил голос я. — Ах, извини, может быть, оно тебе не знакомо?.. Это бар моего приятеля Кендалла, помнишь его?
Вместо ответа Эвелин со злобой посмотрела на меня. «Чего же ты так боишься, дорогая? — издевательски думал я, хотя прекрасно знал ответ. — Но бойся, бойся, как же мне нравится этот страх!»
— Ну всё, хватит вредничать, — улыбнулся я, наклонившись к своей невесте, — в конце концов, я уже начинаю терять терпение.
Схватив её за руку, я вытащил её из машины и захлопнул дверцу, чтобы обратно в автомобиль моя спутница уже не села. С силой сжав плечи Эвелин, я начал толкать её в сторону бара.
— Перестань, Логан, отпусти меня! — визжала она, брыкаясь и вырываясь. Все прохожие с удивлением на нас смотрели. — Отпусти, отпусти, мне больно!
Когда она попыталась укусить меня за руку, я сердито оттолкнул её от себя и криком спросил:
— Тогда, может быть, ты соизволишь объяснить мне, почему ты так отчаянно сопротивляешься? М? В чём причина, любимая, а? В чём?!
Она долго-долго смотрела на меня виноватыми глазами, дыхание её взволнованно дрожало. Глядя на неё, я отчётливо понимал: она всё знала, знала, знала… Она знала, почему я так изменился в последнее время, почему я с такой издёвкой предлагал ей увидеться с моими друзьями и почему я привёз её сюда теперь. Но вот вопрос: скажет ли она мне сейчас обо всём? Скажет или нет? Промолчит или всё же скажет?
Но Эвелин молчала. Устало вздохнув, я сделал к ней шаг и хотел снова взять её за плечи, но она дёрнулась от меня в сторону и тихо сказала:
—
Мрачным взглядом я проводил её до входа. «Чёрт возьми, я превращаюсь в животное. Я превращаюсь в агрессивное и жестокое дикое животное».
Скарлетт, на которой был бар, сказала нам, что Кендалла нет и сегодня ещё не было. Это обстоятельство, как я мог заметить, очень обрадовало мою спутницу, так что она даже изменилась в лице.
— И что, его совсем сегодня не будет? — спросил я барменшу.
— Не знаю. График его работы отследить очень трудно. Он может приехать сейчас же, а может вовсе исчезнуть дня на три. Но мы с ним поспорили, так что на вашем месте я бы его подождала.
Расположившись за барной стойкой, мы с Эвелин заказали горячий ужин и бутылку вина на двоих. Пока мы ждали заказ, я решил оглядеться вокруг и заметил, что бар сегодня находился не в лучшем состоянии: здесь было как-то грязно, а в углу вовсе лежали сломанные стол и стулья.
— Что здесь произошло? — спросил я Скарлетт, взглядом указывая на весь этот бардак.
— Это Шмидт отметил свой день рождения, — ответила она с улыбкой. — Вчера он угощал всех подряд, а к концу вечера кто-то подрался. Вот и сломали нам мебель.
В начале ужина мы с моей невестой почти не говорили друг с другом, а если и делали это, то разговор выдавался очень сухим и холодным. Мы общались так, как будто были чужими, и мне кажется, что я гораздо дружелюбнее поговорил бы с любым другим посетителем этого бара, нежели с ней. Однако уже после того, как мы выпили полбутылки вина, разговор начал складываться сам собой.
Напротив стойки располагалось широкое зеркало, так что мы, сидя за ней, видели в отражении практически всё помещение бара. Эвелин долгое время задумчиво глядела на своё отражение, а потом сказала:
— Зеркало — интересная вещь. Там находится совсем другой мир, полностью противоположный нашему.
Я, тоже взглянув на своё отражение, спросил:
— И что мы делаем в том мире?
— Нас в нём нет. Там мир живёт в нас, а здесь наоборот.
— То есть здесь мы живём в мире, а там — мир живёт в нас?
Она грустно покивала и тихо произнесла:
— Как бы я хотела, чтобы и этот мир жил во мне…
— Я всегда думал, что так оно и есть.
— Нет-нет, Логан. Во мне нет никакого мира. Я пуста.
— И что же это значит?
Она с улыбкой взглянула на меня, и я увидел, что в её глазах стояли слёзы. Эвелин, пожав плечами, прошептала:
— Наверное, это значит, что я глубоко несчастна.
Я отвёл взгляд и замолчал. Ещё несколько лет назад я мог обидеться на подобную фразу и спросить нечто вроде: «Несчастна даже рядом со мной?» Но теперь я был даже в какой-то степени рад слышать от своей возлюбленной эту правду. Я уверен: если бы и я сказал Эвелин, что несчастен, она бы тоже не обиделась, а может быть, даже улыбнулась нашему совместному несчастью. А в итоге, зная, что оба несчастны, мы с ней всё равно не разошлись бы, потому что кроме нас у нас никого не было.