Умершее воспоминание
Шрифт:
Меня тоже манил этот свет, и я шёл к нему. Конечно, на пути меня настигали ветры сомнения, бессильной ярости и отчаяния и рвали мою душу на части, но я только крепче сжимал зубы и продолжал идти. Моя цель была мне ясна. Моя цель была прощение.
И первым шагом на этом пути являлось признание того, что мне причинили боль.
Как оказалось, даже этот шаг не был простым. Свыкнуться с мыслью о самом бесчестном в жизни предательстве, поверить ей — вот что было первым испытанием. Я принимал эту мысль почти две недели. Мне понадобилось тринадцать дней для того, чтобы я наконец осознал,
— Помнишь, ты недавно упрекала меня за безделье? — спросил я свою невесту, когда мы вдвоём завтракали в далласском кафе на самой окраине города. Это было утро второго дня нашего пребывания здесь.
Эвелин поставила на стол чашку с кофе и качнула головой.
— Я ни в чём тебя не упрекала, Логан.
— Как бы там ни было, — улыбнулся я, — на меня твои слова подействовали. Я решил взяться за новый альбом.
Она подарила мне искреннюю улыбку и сказала:
— Я очень рада слышать это.
— У меня даже готовы стихи для первой песни. Правда, они ещё очень сырые, их надо доработать, но я хочу, чтобы ты это прочитала.
Я протянул ей слегка помятый тетрадный лист, и она неуверенно взяла его в руку. Я наблюдал за своей избранницей с глупой улыбкой.
Эвелин долго вчитывалась в строки, которые я торопливо набросал на бумаге ещё несколько дней назад, и я видел, как дрожали при этом её пальцы. Дочитав, она подняла на меня слегка напуганные глаза и медленно положила листок на стол.
— Что скажешь? — спросил я, не снимая с лица застывшей улыбки.
— Очень мрачно, — как будто задыхаясь, ответила моя невеста. — Раньше ты не писал тяжёлых песен… Ищешь новый стиль?
— Можно и так сказать.
Я забрал листок и с почти злой усмешкой перечитал то, что на нём было написано. И что Эвелин так напугало?
«Во мне билась любовь, а в тебе — просто страх.
Мой горячий огонь превратил сердце в прах.
Не любовь там сгорела, там нету тепла,
Просто вера убита. Просто ты солгала.
И я должен поверить, что любишь меня?
Я не верю. Но это не даст мне ни дня
пережить.
Может, тело живёт, но внутри я мертвец…
Отпустить?
Я не смог: очень горек у правды конец.
Может, слишком я низок, может, просто дурак,
И я должен проститься с тобою, но как?
Слишком слаб для разрыва и горд для “простить”.
Пусть обманут тобой, но нет сил отпустить.
Если ты солгала, значит, нету любви,
Меня нету, и нас нет: мы оба мертвы.
Мне бы надо смириться? Я буду смирён.
Но я буду любить до скончанья времён».
— Так тебе понравилось или как? —не давал я покоя Эвелин.
— Д-да… Стихи хорошие. Ты пишешь редко, но всегда очень хорошо.
— Потому что от сердца, — с наслаждением улыбнулся я и внимательно посмотрел на свою спутницу. Она прятала глаза, стараясь на меня не смотреть. — Знаешь, за последние три года я посвящал песни только тебе.
Я надеялся, что эта фраза окажет на неё сумасшедшее влияние, что Эвелин тут же разрыдается, скажет, что виновата, попросит прощения и мы обо всём поговорим. Но моя невеста угрюмо молчала и пялилась на стол, точно этот разговор должен был начать я, а не она, точно это я был в всём
Эти стихи в чём-то мне помогли. Возможно, благодаря им я и сделал этот первый шаг. Начинать всегда трудно, а я уже начинал с трудности.
— Когда вернёмся домой, — снова заговорил я, вызывая Эвелин к новому разговору, — нам нужно будет посетить один ресторан японской кухни. Он открылся несколько недель назад на нашей улице, видела? — Она покачала головой, и я добавил: — Завтра вечером мы уже будем в Лос-Анджелесе. Может, поужинаем в этом ресторане?
Моя возлюбленная прерывисто вздохнула и тихо ответила:
— Ты же знаешь, у меня работа… И я не особо люблю японскую кухню. Сходи один.
— Какого чёрта я буду делать там один? — спросил я, с недовольством отвернувшись.
— Не хочешь один — позови кого-нибудь с собой.
— О, верно. Недавно у меня появился новый друг… Вернее, это хорошо забытый старый друг, но это уже не имеет никакого значения. Я приглашу Дианну.
Я увидел, как Эвелин изменилась в лице, и с тоской подумал, что мне снова придётся объяснять ей, кто такая Дианна и почему она стала мне новым другом. Но прежде, чем я успел открыть рот, моя невеста тихо сказала:
— Логан, я соврала тебе.
Моё сердце упало, когда я услышал это. Мои испуганные глаза неподвижно смотрели на её лицо, а мысли вихрем кружились в голове. Неужели она всё-таки решилась признаться мне во всём? Неужели мы сейчас обсудим… это?
— Соврала? — почти беззвучно переспросил я, почувствовав, как пересохло в горле.
— Да. Я соврала, когда сказала, что не помню Дианну. Я помню её и знаю, кто она такая.
От напряжения и одновременного облегчения я негромко рассмеялся; этот смех будто задрожал на моих нервах. Сразу два вопроса стремительно атаковали меня: когда она в конце концов осмелится мне признаться и почему она соврала?
— Зачем ты сказала неправду, Эвелин? — спросил я с улыбкой.
— Затем, чтобы не дать вам двоим поиздеваться надо мной!
Улыбка сползла с моего лица, и я нахмурился.
— Что?..
— Период, когда вы с ней встречались, был худшим в моей жизни. Ты был с ней, а не со мной, хотя мы так любили друг друга и ты прекрасно понимал, как сильно был мне нужен…
— Откуда мне было знать, что ты меня любила?
Эвелин замерла. Её щёки отчего-то покраснели.
— Ты очень боялся, что твоя любовь останется без ответа, — сказала она тихо, — и за этим страхом даже не замечал моих истинных чувств: всё какие-то намёки, пустые слова, казавшиеся тебе собственной паранойей… Да? — Я молчал. — Всё было так, я знаю, я тоже прошла через что-то подобное. Ты держался за Дианну как за последнее, что у тебя оставалось, и ни за что не хотел отпускать, потому что понимал, что если потеряешь её, то потеряешь всё. А ты представляешь, каково было мне? Я смотрела на то, как ты мучил себя рядом с ней, и понимала, что ничего не могу сделать, ничего! Всё мог изменить только ты. А что ты делал?