Умершее воспоминание
Шрифт:
Эвелин рассмеялась, но как-то по-особенному, будто что-то у неё внутри, натянутое, как туго сплетённый канат, не позволяло ей расслабиться и посмеяться от души.
— На улице уже стемнело, — сказал я, бросив рассеянный взгляд в окно. — Скоро гости лягут спать и всё стихнет, полностью подчинившись наступлению темноты. Наверное, тебе после такого ужина просто необходимы тишина и отдых.
— Наверное. Но я хотела бы, чтобы ты показал мне свой родной город, Логан. Под покровом темноты будет даже лучше: так я сохраню в своём сердце самые хорошие воспоминания о Далласе.
Я знал, что под «своим сердцем» она имела в виду тетрадь воспоминаний,
— С удовольствием покажу тебе Даллас, — сказал я с улыбкой, — но позже. Тебе нужно отдохнуть. Зайду через два часа, ладно?
Эвелин легла в постель, и я оставил свою спутницу, решив не нарушать её сладкие минуты одиночества своим присутствием.
Сегодня она уже не чувствовала себя так неуверенно в обществе незнакомых людей, как это было на вчерашней вечеринке, но время от времени ближе двигалась ко мне и молчаливо глядела на меня, словно черпала силу из какого-то невидимого источника. Я улыбался с самой тёплой искренностью, на которую только был способен, желая придать Эвелин непоколебимую уверенность в себе. Во время ужина моя спутница ещё чувствовала себя твёрдо, но под конец, когда гости начали уезжать и расходиться, Эвелин жалась ко мне, как испуганная собачонка, затравленная уличными хулиганами. Я крепко обнимал её за талию, безмолвно утверждая, что с ней, пока я рядом, ничего не случится. Поэтому мне было всё же непросто оставлять её в своей спальне совсем одну, но даже самые крошечные минуты отдыха Эвелин я ценил выше всяческих предубеждений.
Не зная, куда податься, я пришёл в кабинет отца.
Он сидел за своим высоким кожаным креслом и перебирал какие-то бумаги. Папа приходил в свой кабинет при каждом удобном случае и принимался за бумаги, в которых я, честно признаться, ничего не понимал. Он занимал должность директора в фирме, перешедшей ему по наследству от его отца, и придавал столько значения этой должности, что, сидя за своим столом, просто раздувался от важности.
— О, заходи, сынок, — сказал папа, заметив меня, но не перестал со значением рассматривать бумаги. — Садись.
Я молча опустился в кожаное кресло, что стояло напротив большого письменного стола.
— Ни на минуту не хочешь расстаться с этими дурацкими бумажками, — сказал я, облокотившись на спинку кресла и с плохо скрываемым недовольством прищурившись. — Занимаешься ими даже после семейного рождественского ужина.
На моё замечание папа лишь весело улыбнулся.
— Ты пришёл, чтобы упрекнуть меня в том, что я занимаюсь своим делом? — спросил он без всякой злобы и облизнул указательный палец, чтобы перевернуть страницу. — Или по важному делу?
— Не то и не то. Просто мне некуда было деть себя: Эвелин легла спать, мама уже убрала со стола, и до меня в этом доме никому не осталось никакого дела.
Папа наконец оставил
— К слову об Эвелин, — начал он, сняв очки. — Интересная тут картина получается, сынок. Раньше ты привозил сюда подружек, с которыми уже состоял в отношениях, а сегодня вдруг с тобой приехала «просто подруга». Без приглашения, без предварительного предупреждения… Нет, я ничего не имею против, но приезд Эвелин стал для меня и матери настоящей спонтанностью.
— Я не собирался везти её сюда. Так распорядились обстоятельства.
Папа выжидающе смотрел на меня.
— Сперва, — произнёс я, прищурив один глаз, — я хочу, чтобы ты кое о чём узнал. Но пообещай, что никогда в жизни не заговоришь об этом с Эвелин.
Отец молчал.
— Пообещай, — настойчиво повторил я.
— Господи, я не думал, что в разговорах с людьми бывают настолько запрещённые темы. Ладно, обещаю.
— Я не хочу, чтобы это открылось во время твоего разговора с Эвелин, поэтому говорю об этом здесь и сейчас. — Я вздохнул. — Эвелин, она… она нездорова. Она больна. Амнезией. Эвелин может периодически забывать некоторые вещи. Например, она может проснуться в моей спальне через два часа и не вспомнить, что она здесь делает, как тут оказалась. Она может не вспомнить даже меня, но через какое-то время память о событиях и людях к ней возвращается. Поэтому, папа, я очень рискнул, привезя её сюда. Я до смерти боюсь напугать её, не хочу, чтобы вещи, ушедшие из её памяти, смогли отрицательно повлиять на её воображение. Но оставить Эвелин в Лос Анджелесе я тоже не мог. Она застряла в своём доме, как муха в липкой паутине, и ей никуда оттуда не деться. Просто я жалею Эвелин от всей души, мы правда хорошие друзья, и я на самом деле хочу ей помочь.
Папа слушал меня, задумчиво уставившись на стену.
— Если у тебя есть вопросы по этому поводу, — сказал я уже тише, — спроси меня сейчас. Но, пожалуйста, ради всего святого, не спрашивай об этом у Эвелин.
— Всё на самом деле так страшно? — спросил отец. Вопрос, по всему видимому, был риторический, и я не посчитал нужным отвечать на него. — Давно ты с ней знаком? И давно она… больна?
— Мы знакомы чуть больше двух месяцев, но этого достаточно для того, чтобы хорошо узнать друг друга. Больна Эвелин с пяти лет, лечится уже два года. Но лечение пока не приносит успехов, болезнь осложняется чуть ли не с каждым днём.
Папа заинтересованно смотрел на меня и покусывал дужку своих очков.
— Откуда ты всё это знаешь? — спросил он меня. — Ты попросил меня не зарекаться о болезни в разговоре с Эвелин, а сам рассказываешь столько, сколько, наверное, не знает сама Эвелин. Это она тебе всё рассказала?
— Нет, я бы не позволил себе спросить у неё об этом. Я представляю, насколько это неприятно и оскорбительно, когда тебя спрашивают о твоей болезни.
— Тогда откуда ты всё это знаешь? — повторил свой вопрос папа.
— От старшей сестры Эвелин, Уитни. Мы с ней находимся не в самых лучших отношениях, но кое-что она мне всё-таки рассказала.
Собеседник издал протяжный вздох.
— Жаль мне её, — признался папа, — жаль не только из-за болезни, по правде говоря.
— Не понял?
— Краем уха я слышал её разговор с Пресли, когда мы сидели за столом. Я прекрасно слышал, что твоя сестра без устали говорила о Чарис, и, насколько я понял, Эвелин о ней ничего не знает, правда?
Я молча смотрел на отца.