Умершее воспоминание

совесть Логана.

— Ой, — вдруг опомнился он, — извини. Наверное, этот фрагмент безвозвратно утонул в её памяти…

— Нет. Я на самом деле не рассказывал ей о Чарис.

— Бедная моя, — вздохнул папа, покачав головой. — Не знаю, обратил ли ты внимание, но Эвелин слушала Пресли с таким видом, словно её только что лишили последней надежды или сказали, что Санта Клауса не существует.

Я ничего не говорил, задумчиво пялясь в окно.

— Уж не знаю, о какой дружбе ты твердишь нам с матерью, — продолжал отец, — но я явно увидел во взгляде твоей подружки

что-то другое.

— А я не увидел, — сказал я, сменив тон на более холодный. — И я не жалею, что не рассказал Эвелин о Чарис. Я вообще не собирался делать этого. И не собираюсь.

— Без вопросов, не рассказывай. Но как бы ты себя ощущал, дорогой мой сын, если бы девушка, которая нравится тебе до дрожи в коленях, скрывала от тебя своего бывшего возлюбленного? Подчеркну, возлюбленного, к которому у неё были очень сильные и пылкие чувства?

— Я не скрываю Чарис от Эвелин, — раздражённо сказал я. — Я просто не хочу, чтобы она была знакома с этой жалкой меркантильной шл…

— Попрошу без резких высказываний.

— Ладно. К тому же не стоит ставить меня на место Эвелин. Я ей не нравлюсь в том смысле, в котором ты хочешь это понимать, ясно?

— Мне ясно. Сомневаться заставляют лишь воспоминания о замученном взгляде Эвелин, которым она смотрела на твою сестру.

— Как же я устал, — сказал я, скрестив руки на затылке, — как же я устал от разговоров об этих воспоминаниях. В печёнках уже сидят. Мне стало странно говорить о воспоминаниях после того, как я познакомился с Эвелин.

— Тогда давай не будем об этом.

Папа снова надел очки и посмотрел на бумаги, разложенные по всему столу.

— Скажу кое-что напоследок, — добавил я, встав с кресла. — Пусть то, о чём мы только что говорили, останется в этом кабинете, ладно? Нет, конечно, расскажи об этом маме, но больше никому. Не упоминай об этом при Эвелин. И маме передай.

— Конечно. Я понимаю, что это важно для тебя.

— Важно не только для меня, но и для Эвелин.

Я встал за кресло, облокотившись на его спинку, и принялся наблюдать за папой. Он читал бумаги, многозначительно подняв брови, переписывал что-то в свой ежедневник, складывал, умножал и вычитал числа на калькуляторе — одним словом, был занят по самое горло.

На глаза мне попался список сотрудников фирмы, их фамилии были строго распределены: эти работали в офисе, эти занимались рекламой, эти орудовали на складе; список соблюдал и алфавитный порядок. Мой взгляд замер, остановившись на довольно знакомом имени, и я настороженно нахмурился.

— Дейл О’Коннор? — вслух прочитал я и, рассердившись, громче повторил: — Дейл O’Коннор?!

— Зачем так кричать? — спросил отец, с недовольством прижав указательный палец к уху. — Чем тебе так не угодило это имя?

— Я просто слышать не хочу об этом имени! — со злостью выпалил я.

— Да господи, объясни в конце концов, что случилось.

Я без сил упал в кресло и сжал пальцами переносицу, стараясь взять себя в руки.

— Дейл работает на тебя, — тихо начал

я. — А мне ты об этом не сказал ни слова.

Отец вопросительно глядел на меня, держа во рту дужку очков.

— Чарис беременна от него!

Тогда брови моего собеседника подпрыгнули вверх, и он с удивлением рассмеялся.

— Уволь его! — внезапно закричал я, прижав к столу несчастный листок со списком фамилий на нём. — Уволь его к чёртовой матери!

— Логан! — в ответ повысил голос папа. — Дейл — замечательный сотрудник, я не могу просто взять и уволить его!

Меня душили ярость и негодование. Где-то глубоко зародилось даже чувство ревности: я ревновал папу к О’Коннору.

— Не можешь? А ты знаешь, что твой замечательный сотрудник прохлаждается сейчас в Германии?

— Знаю. Дейл взял два месяца отпуска за свой счёт.

Я сердито ударил по столу обеими ладонями и встал с кресла.

— Не понимаю, что тебя больше раздражает, — тихо начал папа, — ещё не остывшее чувство ревности или горькое чувство поражения.

— Горькое? О, нет, папа, я на седьмом небе от счастья! Я рад, рад, чёрт возьми, что в итоге эта шлюха досталась не мне!

Отец строго стукнул кулаком по столу – так, что пустая кружка из-под чая, зазвенев, слегка подпрыгнула.

— Я ведь попросил, — сквозь зубы процедил он. — Я попросил, Логан: выбирай выражения.

Не желая терпеть нравственных поучений и уже не видя смысла контролировать себя, я с бесконечной злостью смахнул со стола целую кипу бумаг. Папа смерил меня ожесточённым взглядом и повелительно сказал:

— Немедленно сядь в кресло.

Всё ещё гневно сжимая зубы, я послушно бухнулся в кресло, попутно столкнув со стола и опустевшую кружку из-под чая.

— Медленно сосчитай до пяти, — ровным голосом произнёс отец. — На каждый счёт делай глубокий вдох.

Следуя отцовскому совету, я сделал пять глубоких вдохов, и вскоре руки перестали дрожать от негодования, а клубок нервов, связавшийся где-то в области груди, сам собой распутался.

— Люди имеют способность избавляться от ненужных вещей, — сказал папа, сняв очки и положив их на стол. — Просто берут пакет, складывают туда всё, что уже никогда не понадобятся, и несут на свалку. Там, конечно, эти вещи могут подобрать другие, и тогда эти вещи становятся уже их собственностью. А люди, сумевшие перебороть себя и расстаться с этими вещами, уже больше никогда о них не вспоминают. Они достались другим.

— Да я понимаю, — устало выдал я, — и я делал всё, чтобы вычеркнуть прошлое, но оно, как бумеранг, упрямо возвращается назад. Чем дальше я его забрасываю, тем быстрее оно возвращается и тем сильнее бьёт.

— Не получается избавиться таким образом — просто оставь этот бумеранг. Не трогай его, забудь о нём. И тогда-то он точно не сможет вернуться.

Я слабо улыбнулся и дрожащей рукой потрогал свой лоб.

— И всё-таки права была твоя мать, — со вздохом сказал отец, — когда говорила, что тебе рано уезжать из дома.