Умершее воспоминание
Шрифт:
— Почему тогда ушёл ты, а не она? У неё на раздумья и принятие решения было целых два месяца…
— Тут дело в том, Логан, что мы вместе купили эту квартиру. Напополам. Квартира не её, но и не моя. Кайли, наверное, не смогла ничего решить сама. Вот я и помог ей.
— Так ты хотел спросить, можно ли тебе пожить у меня?
— Временно, — виновато улыбнулся Кендалл, — пока я не подыщу себе достойное жильё. Можно?
— Конечно. — Я обвёл рукой прихожую, показывая, что дом полностью в распоряжении друга. — Ты вовремя. Я как раз не знал, куда деться от одиночества.
— Я заметил, на тебе лица нет. В чём
— Расскажу позже, ладно? Пока что помогу тебе разместиться.
Добрую половину вечера мы с Кендаллом разбирали его чемоданы, вешали рубашки, майки и свитера на вешалки, убирали бельё и носки в ящики, стелили чистую постель на кровать в гостевой. Когда вся работа была сделана, Шмидт упал на кровать и с наслаждением вздохнул.
— Не видно, что это расставание принесло тебе боль и страдания, — с усмешкой сказал я.
— Так оно и есть. Это чертовски здорово — снова чувствовать себя свободным.
Мы спустились вниз, и Кендалл, засуетившись, полез в рюкзак за бумажником.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Должен ведь я отплатить тебе за твою помощь.
— Рехнулся? Я денег не возьму.
— А я и не собирался давать тебе деньги, — сказал немец. — Хочу поехать в магазин, купить всяких вкусностей, может, пива возьму. Или виски. Поедешь?
— Нет, не хочется никуда ехать.
Взгляд Кендалла смягчился, и он сказал:
— Скажи хоть, что купить надо.
— Не знаю. Вроде всё есть.
Шмидт неодобрительно покачал головой и застегнул толстовку.
— Куплю тебе банановый торт, — сказал он, обуваясь. — Немного серотонина тебе не помешает.
Я усмехнулся и, когда друг уехал, снова встал у окна, вглядываясь в собственное отражение на стекле. Грустные мысли уже растворились в воздухе, и я думал о том, как хорошо, что мы молоды и живы и что океан помнит нас именно такими.
========== Глава 10. “Птица, вырвавшаяся из клетки” ==========
Отдаться глупцу не значит ли откровенно признаться, что в вас говорит одна чувственность?
Оноре-де Бальзак
Я не спал всю ночь. Тяжёлые мысли не давали мне покоя, и я просто ненавидел себя за то, что не принял на ночь лекарство. Сейчас сон был мне необходим: я чувствовал такую усталость от всего, что произошло, и от собственных мыслей, что терпеть уже не было сил. Порой я хватался за голову обеими руками и стонал; казалось, что я медленно схожу с ума.
Непонятное сомнение острыми когтями терзало моё сердце, которое с каждой минутой билось всё быстрее и больнее. Моё бедное сердце! Я думал, что оно просило, умоляло меня о скорой смерти, а я безжалостно игнорировал его просьбы, угнетая его и самого себя бесцельными размышлениями. Потому в ту ночь в моей голове впервые за долгое время окрепла страшная мысль: «Только одно может спасти меня — пуля. Только одно я могу сделать для своего спасения — спустить курок». Мой замученный взгляд всё чаще обращался в сторону комода, где под кучей одежды был спрятан пистолет. Всё внутри дрожало от напряжения, когда я думал о том, что свобода от невыносимых мучений так близко, в комоде. Это освобождение от земных страданий было совсем рядом, я был настолько близок к страшнейшему решению, что, казалось, ничто на свете не сможет меня переубедить.
Мы сели завтракать рано — в половину восьмого утра. Я чувствовал себя разбитым, но общество друга воодушевляло меня, к тому же позитивный настрой Шмидта бодрил и пробуждал во мне силы. Вечером Кендалл ездил в магазин, и поэтому утром стол ломился от разнообразных блюд и продуктов. Немец с нетерпеливой улыбкой накладывал себе в тарелку нарезанный бекон, яйца, шоколадные панкейки и вафли с клубникой и взбитыми сливками, мазал масло на кусок кукурузного хлеба, щедро лил сливки в большую кружку и с удивлением спрашивал, почему я пью только кофе.
— Я купил это всё не для одного себя, — говорил Кендалл, торопливо пережёвывая бекон. Видимо, друг проснулся сегодня с волчьим аппетитом.
При зверской усталости, что я ощущал в то утро, вся эта еда пришлась бы в самый раз: мне нужны были силы. Однако меня воротило от одного только запаха глазуньи с беконом, и я решил обойтись чашкой кофе.
— Кофе не прибавит тебе сил, — продолжал читать лекцию о правильном питании Шмидт. — Выглядишь ты, мягко говоря, не очень, и тебе нужно слегка взбодриться. Поешь. Один кофеин только навредит.
Я медленно поставил на стол наполовину пустую чашку кофе и заметил, как дрожала моя рука. Я сжал запястье, чтобы слегка унять дрожь, и взглянул на друга.
— Я в курсе про свой внешний вид, — мрачно проговорил я и резко склонил голову на бок, почувствовав напряжение в мышцах шеи. — И есть мне не очень хочется. Поем днём.
Кендалл отложил в сторону вилку и, прищурившись, внимательно на меня посмотрел.
— Что? — не понял я и снова попытался расслабить мышцы шеи, наклонив голову к правому плечу. Но сейчас это произошло как-то непроизвольно.
— Посмотри на себя: бессонница, аппетита нет, руки дрожат, к тому же и нервный тик начался! Тебе самому за себя не страшно?
— За себя? О, нет, Кендалл, за себя мне не страшно.
Шмидт устало вздохнул.
— Ты переживаешь из-за неё, — тихо сказал он обезоруживающим тоном. — И тебе страшно за неё, а не за себя, правда?
Поняв, что отпираться бесполезно, я поднял на друга замученный взгляд и сказал:
— Я думал о ней всю ночь. Господи, я думал о ней всю ночь! И я нервничаю, как никогда, мне страшно за неё. Проклятье, зачем я оставил её вчера? Надо было остаться, надо было остаться рядом с ней! Я так жалею об этом…
— Спокойно, ты всё сделал правильно. Не стоит вмешиваться в семейные ссоры, Уитни и Эвелин разберутся со всем сами.
— Не разберутся, они друг с другом не разговаривают. Как я могу не вмешиваться, если в этой семейной ссоре виноват один я?!
— Начнём с того, что виноват в этом не ты. Ты отговаривал Эвелин от этой поездки? Отговаривал. Она тебя послушала? Нет. К тому же этот конфликт образовался на давно созревшей почве, Уитни сама виновата в том, что держала Эвелин под замком. Конечно, Эвелин не могла больше этого выдержать и, конечно, она сбежала от своей сестры, что ей ещё оставалось?