Умножающий печаль
Шрифт:
Лена подошла ко мне, быстро обняла и поцеловала. Снова поцеловала, целовала коротко, жарко, будто кусала, потом оттолкнула от себя:
— Вы с Котом оба — пожилые придурки! И Кот обречен…
— Много ты понимаешь! — недовольно буркнул я.
— Как только босс заполучит обратно Ваньку, он прикажет Сафонову бить Кота на поражение, — уверенно сказала Лена.
— Кузьмич не захочет этого делать.
— Тогда он прикажет ему убить Кота через «не хочу» — без удовольствия. Через не могу! Оглядись вокруг себя — у Кузьмича нет
— Серебровскому не на кого поменять Кузьмича. И некогда — начинается избирательная кампания. Лошадей не меняют посредине реки, — тоскливо сказал я и с болью ощутил вдруг, что эта молоденькая девочка знает о нынешней жизни больше, чем я. И вписана в нее гораздо прочнее.
— Лошадей — может быть, — усмехнулась Лена. — А ослов топят на самой стремнине…
Я обнял ее за плечи, посмотрел пристально в глаза и медленно, неуверенно сказал:
— Наверное, я слишком долго отсутствовал…
— И что? Это прекрасно! Наблюдать революции издалека — полный кайф! Как ужастик по видику — страшно, но совсем безопасно.
Я помотал головой:
— Не об этом я… Серебровский сказал — здесь нет места тем, кому за тридцать. Мне — тридцать шесть.
— А мне — двадцать три, — сообщила Лена. — Сложи и раздели. Вдвоем, похоже, проходим…
Александр Серебровский: наследник
Ваньку усадили за огромный стол для совещаний, напротив шефа безопасности Сафонова и начальника личной охраны. Серега Ордынцев стоял в стороне, привалившись спиной к каминной полке.
А я, откинувшись в своем рабочем кресле, не вмешиваясь, внимательно слушал их.
— Ваня, твои телохранители говорят, что ты сам, по доброй воле, прыгнул на мотоцикл — это правда? — расспрашивал Кузьмич.
— Правда, — напряженно, но твердо отвечал Ванька.
— Но мы же с тобой только вчера говорили о том, что надо соблюдать обязательные меры безопасности.
— Это не относится к Коту Бойко. Я его знаю дольше, чем вас… Сколько себя помню…
Сафонов тяжело вздохнул, покрутил головой, потом сказал:
— Хорошо… И куда вы поехали?
— В парк.
— С кем вы там встречались, что делали?
— Гуляли, разговаривали о жизни…
— А где именно гуляли?
Ванька подозрительно посматривал на Сафонова:
— А какое это имеет значение?
— Ну, хотелось бы знать — как, где, с кем вы гуляли. Столько часов гулять по аллеям вы не могли — парк прочесывали три десятка людей с вашими фотографиями в руках… Куда делся мотоцикл, на котором вы прикатили в парк? Куда вы пошли после того, как постреляли в тире?
Ванька задумался на минуту, я видел, что он принимает какие-то важные решения, потом повернулся ко мне:
— Папа, ты знаешь, я никогда не врал тебе… Я хочу сказать, что Кот не произнес о тебе ни одного дурного слова. И не задал о тебе ни одного вопроса. И я ни в чем не предал тебя. А отвечать
Мне хотелось дать ему по морде. Но это не решение вопроса. Не знаю, может быть, он прав. И гнев мой нелеп, жалок. Страх обессиливает, убивает волю.
Я поправил дужку очков, вяло сказал:
— Наверное, сынок… Правда, это касается меня. И тебя… Впрочем, ладно, многое уже не важно. Машина ждет тебя — поезжай домой, тебе надо собираться… Вы улетаете завтра.
— Мама сказала — послезавтра?
— Я изменил планы — вы полетите на моем самолете. Быстрее и надежнее… Мама уже знает.
Ванька подошел ко мне, я встал, и сын крепко, судорожно обнял меня:
— Я тебя всегда очень любил…
А сейчас он не любил меня. Он благодарил меня за то, что я освободил его от унижения.
— Больше не любишь? — грустно спросил я.
— Я стал взрослым… Я вырос…
— Надеюсь, — со вздохом сказал я. Я хотел сказать ему об очень многом. Но знал, что это бесполезно — он попросту не услышит меня. То, что мы пошло и пафосно называем «жизненной мудростью», не воспринимается изустно. Она приходит только с болью собственных потерь.
— Ты больше не Ванька, сынок. Ты — Иван Александрович Серебровский. Я хочу, чтобы ты помнил об этом всегда. Это как титул, это — миссия, это — пожизненный долг. И большая честь… За это существует ужасная плата — утерянная любовь…
Поцеловал его в лоб, повернул за плечи и подтолкнул в спину: — Иди!..
Иван направился к дверям кабинета и, проходя мимо Сергея, вдруг впервые за весь вечер обратился к нему, и в тоне его звенела сила и уверенность:
— А ты, Сергей, знай — если бы вокруг отца были такие, как Кот, ему вся ваша безопасность была бы бим-бом, до лампочки!
И, не слушая ответа, выскочил за дверь.
Сергей Ордынцев: поколение NEXT
Лена Остроумова хорошо водила машину. Она уверенно гнала джип «блейзер» по московским улицам, забитым транспортом, душной бензиновой гарью и шальными пешеходами — подколесными самоубийцами. Откинувшись на пассажирском сиденье, я тихо покачивался, прикрыв глаза, будто дремал. Уголком глаза наблюдал за своим водилой.
— Сергей Петрович, возлюбленный мой руководитель, вы чего закручинились? — с улыбкой спросила Лена.
— Кручина гнетет, к земле клонит…
— Страшное дело! — ужаснулась Лена. — Помнится, был такой могучий деятель — управделами ЦК партии Кручина…
— Был такой… А ты-то как это помнишь?
— Мы в одном доме жили. Этого Кручину партийные подельники выкинули с восьмого этажа. А меня отец развеселил тогда…
— Невероятно смешно!
— Отец сказал, что пока, мол, летел бедолага, мучился все время чеховским вопросом: почему люди не летают? — рассмеялась Лена и добавила: — Отъявленный был ворюга, диспетчер партийных денег…