Умягчение злых сердец
Шрифт:
— По делу к вам, — Шатохин устремил взгляд на Великониду. — Известно, наверное, об ограблении домиков на Тангауровских болотах?
Тандетникова на вопрос не ответила. Поднялась, опираясь ка трость, прошествовала в дальний от двери красный угол, где почетное место занимали внушительных размеров икона и складень. Слова молитвы ли, еще что-то ока произнесла — шепот ее звучал неразборчиво.
— Обязательно найдем преступников. Иконы будут возвращены, — сказал Шатохин, когда наконец старуха отошла от образов.
— Дай бог…
— Ищем и найдем. Ко заехали не за тем, чтобы это сказать, — продолжил
— Спасибо. Я поняла, — промолвила Великонида.
Шатохин, а вслед и лейтенант Поплавский поднялись.
— Болеет бабка Флора, как же, — первым заговорил Поплавский, когда отдалились от дома. — Просто струхнула, спряталась. Свежие низки грибов заметили?
. — Заметил.
— За час, может, до нашего приезда собраны, подвешены. Бабкой Флорой. Она у Великониды как служанка у госпожи. И обстирывает, к варит, и все-все. От зари до зари вертится. Великонида ею же и помыкает.
Шатохин и без Поплавского был хорошо информирован о Флориде. Смалу глубоко набожная, она подолгу на государственных предприятиях не могла удержаться, потому что по религиозным праздникам не выходила на работу. Мыкалась с места на место, изгоняемая за прогулы; Тандетникова, едва не сорок лет назад было, подобрала, взяла ее к себе в д омработницы. За право молиться и иметь личные отдельные немногие дни Флорида считала хозяйку благодетельницей и угождала как могла. А уже после того, как Елена Викентьевна решила удалиться от суетного мира, посвятить остаток жизни богу и позволила Флориде быть рядом с собой, почитание переросло в безудержное преклонение…
Вопрос о том, осведомлена или кет о сыне Великонида-Тандетникова, не переставал занимать Шатохииа.
— Великонида всегда такая? — спросил он у лейтенанта.
— Какая?
— Угрюмая. В черном.
— Зимой заезжал. Тоже в черном была. И встретила так же. Все они тут «весельчаки».
— Понятно, — сказал Шатохин, хотя ясности слова лейтенанта не прибавили ни на йоту.
— Вы серьезно говорили о возврате икон? — спросил Поплавский.
— Почему бы нет?
— Не возьмут они. В чужих руках побывали если, у них, считается, осквернены, опоганены.
— Их личное дело. Кроме есть заботы.
— Автомат?
— Именно. И автоматчики. Сколько здесь домиков, Женя?
— Еще семь.
— Придется объехать все, предупредить об иконах.
3
Свидетелем того, как бабка Флора на рассвете шла по охотничьей тропке в обществе троих людей, был лесничий Мохов. Он же в этот день у Метляева озера, несколько часов спустя, видел Флориду уже одну. От начала, от села Пыи1 кино-Троицкого до Тангауровских болот, протяженность тропки около ста двадцати километров. Лесничий видел старуху-отшельницу в пятидесяти двух километрах от Пышкино-Троицкого. Значит, Флорида была провожатой лишь половину пути. Кто вел дальше? Хромов и Поплавский считали, что вахтовик-железнодорожник из Нарговки Анатолий Бороносин. Однако веских улик, указывающих на причастность к ограблению, не было. Он улетел в крайцентр, заступил на очередную вахту.
Нужно заняться вплотную Бороносиным, установить,
Фельдшера, когда приехали в Уртамовку, дома не застали; как отправился на болота к старообрядцам-потер-певшим, так не возвращался. Шатохин распорядился, чтобы Поплавский и Хромов ехали в деревни за почтой для Великониды.
Иона Парамонович объявился лишь к полуночи. Просьбу Шатохина он выполнил.
Долго не укладывались слать. За самоваром говорили о раскольниках, иконах, листали «Старую Русь», «Щит веры», «Старые годы»…
А около восьми хозяева позвали к телефону. Звонил Хромов и просил ни в коем случае не отлучаться. Они уже на полдороге к Уртамовке, горючее на исходе, сейчас дозаправятся и поедут дальше. Новость есть, но разговор совершенно не телефонный.
— Жду в кабинете участкового, — сказал Шатохин.
Под новостями подразумевалось письмо. Только не для Великониды, а адресованное в Москву.
Сбросили его либо вчера поздним вечером, либо ночью-рано утром. Заведующая Отяевским пунктом связи всегда перед закрытием заглядывает в почтовый ящик. Вчера в двадцать часов не было, а нынче в полседьмого лежало.
Не требовалось даже вынимать письмо из конверта, чтобы сразу ответить на вчерашний вопрос: ясно, что о трагедии на мосту через Оку Великонида не оповещена. Адресовано Тандетникову В. В., указано почтовое отделение и абонентский ящик — № 1742. На месте координатов отправителя только крючковатая неразборчивая подпись.
На тетрадном в клеточку листке довольно твердой рукой, с первого взгляда не подумаешь, что старческой, было написано:
«Мальчик мой дорогой!
Пишу, а на душе смута. Нынче поутру приезжали двое офицеров из органов. В два часа пополудни пишу, а все не могу сердце унять. Приезжали якобы лишь предупредить, чтобы опасались воров, прятали ценности. Но офицер, который давал такой совет, двоекратно сказал, что ищут и найдут (ты знаешь, о чем это). Спроста ли сказал? И нужно слышать, с какой твердостию. Дай бог, чтобы слова остались словами. Не ведаю, что им известно.
Будь здоров, мой голубчик.
Молюсь за тебя».
Все. Ни подписи, ни даты.
Заверяя Великониду в том, что налетчиков ищут и найдут непременно, Шатохин не преследовал никакой цели. Он даже не помнил, что произнес обещание дважды. Что ж, тем лучше. Как знать, возможно, не будь сказано этих слов, не было бы и письма.
— Взяли с почтарей подписку об ответственности за разглашение? — Шатохин строго поглядел на лейтенантов.
— Там одна заведующая.
— Взяли подписку у заведующей?