«Уния» и другие повести
Шрифт:
– У брата нет уверенности, что европейские государи готовы оказать серьезную военную помощь, – сказал Дмитрий. – Понятно, что он колеблется. Если крестовый поход не состоится, ему остаётся рассчитывать только на народную поддержку. С этой точки зрения, Уния, в таком виде, как она предлагается, становится вредной.
– Морея долго продержится в одиночку, без помощи извне? – сказал Торквемада. – Триста спартанцев царя Леонида, конечно, когда-то задержали персов, но всего на год. Если это вообще не выдумка фантазёров эллинов. Больше похоже на правду, что Грецию спасли от нашествия распри внутри Ахеменидской державы. Османы не таковы. Их правители прекрасно понимают, что Константинополь это символ просвещенного мира, такой же, каким когда-то был Древний Рим.
– Что предлагает Папа? – спросил Исидор.
– Римская церковь предлагает, чтобы император
– И что потом? – сказал Дмитрий. – Начнётся крестовый поход против турок?
– Венгры, поляки, некоторые италийские и испанские гранды готовы выступить, – сказал Торквемада. – С остальными труднее. Особенно сдержаны Венеция и Генуя. Но, и все присутствующие это хорошо понимают, если удастся создать прецедент, разгромить в сражении турок, это даёт широкие возможности Священному Престолу для давления на равнодушных к богоугодному делу.
– Что ты думаешь, Гемист? – сказал Дмитрий.
– Я думаю, – сказал Плифон, – что эту Унию надо подписывать, хоть она и корявая получилась. А вот на помощь крестоносцев не рассчитывать. Всем нам надо уходить на Пелопоннес и держаться там из последних сил. Константинополь не спасти, нравится это нам или не нравится, Восточная империя умерла. Султана османов интересует только город, его стены, его дома, его дух, если хотите. Возможно, когда османы возьмут город, они оставят нас в покое.
– Дух без людей это пустота, – сказал Дмитрий.
– Возможно, – сказал Торквемада. – Вернёмся к практической стороне дела. Я не погрешил против истины, сказав, что Уния это последний шанс Восточной империи. Мечта, чтобы философы спрятались в Мистре, приятно греет сердце, но несбыточна. Турки не остановятся, каждое выигранное сражение будет только усиливать их веру в избранность. Кучку философов, вероятно, они пощадят, остальным повезет куда меньше.
– Положение у нас действительно отчаянное, – сказал Дмитрий. – В одном вы правы, большинство митрополитов думает о собственном угле, а не об общем благе. Я буду убеждать императора согласиться на Унию с Римской церковью. Для брата это самое трудное решение в жизни.
Лето от сотворения мира 6947, день Ильи пророка.
Сколько ждали этого дня, сколько спорили, сколько лишений перенесли, и вот он наступил этот день – день объявления декрета о воссоединении церквей, а на душе пасмурно, уныло. После того, как Палеолог сообщил митрополитам, что подпишет Унию даже без их согласия, наступило равнодушие. Документ, который латиняне составили, уже никто и не читал. Православные согласились на всё: и на исхождение Святого Духа от Сына, и на верховную власть римского первосвященника, и на латинское учение о чистилище, опресноках и освящении даров в Евхаристии. Виссарион никейский так увлёкся, что предложил императору внести в Соборное определение отлучение от церкви для всех несогласных, но Палеолог его прыть умерил и отказал.
Он всем своим видом показывает, что является жертвой обстоятельств. Брат его Дмитрий дожидаться официального объявления не стал и уехал на Пелопоннес.
Папа Евгений пытался настоять, чтобы был избран новый патриарх Константинопольский, который Унию и подпишет. Палеолог, однако, проявил твердость и сообщил Папе, что новый патриарх будет избран только в Империи и всю полноту ответственности он берёт на себя.
Торжественное чтение декрета о воссоединении церквей прошло в кафедральной божнице Флоренции при большом стечении народа. На греческом прочёл Виссарион Никейский, на латыни – Торквемада, Иоанн де Монтенегро, кардинал Родосский. После чего поставили подписи император и Папа. Затем – митрополиты. Виссарион и Торквемада облобызали друга и друга и поздравили христианский мир. Остальные молчали.
Плифон на торжественной церемонии отсутствовал, сослался на болезнь. Затем прошла литургия, невзирая на возражения Исидора, по латинскому обряду. Митрополиты отстояли службу с постными лицами и отказались от приглашения на совместную трапезу.
Вот такой грустный день – долгожданный день возрождения Вселенской церкви. По случаю Унии от имени банкира Медичи нам выдали немного грошей. Я бродил по торговым рядам у моста, выбирая гостинцы для родных, когда меня нашёл Димитрий Кавакис, ближайший помощник Плифона.
– Когда уезжаете? – спросил он.
– Через неделю, – сказал я. – Пора и честь знать.
– Учитель
– Я смотрю, ты не весел, – вместо приветствия сказал Плифон.
– Чего уж радоваться. С такими вестями, полагаю, нас дома неласково встретят.
– Миром правит сила, – сказал Плифон. – Римская церковь в очередной раз это наглядно продемонстрировала. Сила же, имея множество преимуществ, страдает одним недостатком – она слепа, движется наощупь и всегда, в конечном счете, проигрывает уму. Я завершаю один трактат. Как назову, пока не знаю, может быть, «О законах», в честь великого Ликурга, может быть, просто «Законы», возможно, «О добродетели», ещё не решил. Я повелел, чтобы трактат предали широкой огласке после моей смерти. Сейчас слишком опасно – и для меня, и для сторонников моей «Эллинской теологии». Хочешь, Димитрий почитает тебе? Вдруг пригодится в жизни.
– Конечно, хочу, – сказал я.
– Тогда слушай…
– Всем людям от природы свойственно, главным образом, стремиться к счастливой жизни. Это единое и общее желание присуще всем людям и является целью жизни для каждого, ради чего они как раз и занимаются всем прочим. Однако следуют они этому общему желанию уже не одними и теми же путями, а каждый своим собственным. Одни проводят жизнь в постоянном наслаждении, думая таким образом стать максимально счастливыми. Другие находят счастье в приобретении состояния. Третьи охвачены жаждой славы и главный предмет их забот – жить, будучи почитаемыми и восхваляемыми большинством людей. Четвертые, презрев все остальное, сделали целью своей жизни добродетель и красоту, считая, что одна только добродетель действительно может сделать счастливыми и блаженными упражняющихся в ней. Но и законы самой добродетели не для всех одни и те же. Ибо не для всех одинаковыми представляются прекрасное и постыдное, как и общепринятое. Каждый считает священным свое, а другие несвященным. Подобные разногласия существуют и относительно природы человека. Одни думают, что человеческая природа подобна природе другого смертного существа, то есть животным. Другие в своих надеждах возводят в разряд божественной и совершенно чистой. Третьи признают, что человеческая природа занимает теперь и всегда будет занимать среднее место между божественной и бессмертной, с одной стороны, и смертной – с другой, что она представляет собой смешение обеих.
Во всех этих суждениях много неясного и сомнительного. Каким же образом обрести истину и сделать её прочно своим достоянием? Об этом говорят многие поэты, софисты, законодатели, философы. Однако поэты и софисты по справедливости недостойны, пожалуй, избираться в качестве толкователей этих суждений. Поэты часто пользуются лестью, обращаясь к людям из желания угодить и не очень заботясь об истине. Софисты же по большей части занимаются обманом, любым способом создавая себе славу, причем некоторые из них раздувают так и ради наград, которые могут воздаваться за это усердствующим богами. Так вот, поскольку в жизни человеческой царит столь великая и даже ещё большая запутанность и замешательство, то крайне необходимо, если мы намерены когда-нибудь выбрать наилучший образ жизни, который приведет нас к счастью, рассмотреть, что представляет собой человек, каковы его природа и возможности. В свою очередь, невозможно понять, что такое человек, не рассмотрев до этого природу вещей: что из сущего является основным, каковы существа второго, третьего, последнего порядка и каковы их свойства. В отношении истинной природы других существ среди людей имеются немалые разногласия. Есть такие, которые полагают, что боги не существуют. Другие же, что существуют, но не пекутся обо всех делах, и человеческих, и всех прочих, являясь притом виновниками как добра, так и зла. Некоторые возражают им, утверждая, что боги являются причиной добра, но не зла. Одни полагают, что богов можно умилостливить и получить от них помощь, другие считают их непреклонными непоколебимыми. Одни верят только в одного бога, другие – во множество богов. От законодателей и философов более, нежели от каких-либо других людей, можно узнать что-нибудь здравое об этих вещах. Ибо законодатели, считая, что законы даются для общего блага, не могут, разумеется, совсем уклониться от него. Философам, полагающим, что истина в руках живущих является основой счастья и добивающимися ее предпочтительно перед всеми земными благами, естественно, удается ее найти, как никому другому из людей. Большинство людей, однако, по природе своей неспособны с точностью узнать и усвоить самое значительное, поэтому следует опасаться и философов.