Unknown
Шрифт:
И стало ясно, что на свете жить
И лед бывает светится искристо,
Легко и радостно!
И не видна уже нигде трава…
Монзиков пребывал в глубоком раздумье. Он не помнил уже
начала разговора и цели своего визита. Хотелось курить, курить и
еще раз курить.
– А знаете что? Мы вот прямо сейчас, здесь, с Вами
прекрасные и добрые стихи, и посвятим их нашей дружбе! Вот, да-
вайте… – Кефиров всунул в руку Монзикова слюнявый карандаш и
полузаполненный чей-то протокол. – Пиши. Давай! – и он, быстро
семеня из угла в угол, начал диктовать очередной милицейский ше-
девр.
У природы нет плохой погоды! Не печалься, только не печалься
Всякая природа благодать!
Если вдруг любовь ушла совсем,
Если только беды и невзгоды, Ты возьми котенка, да и сжалься
69
Надо все бросать, бросать, бросать!
Верь мне! Это – помогает всем!
–
Получилось! Получилось! – Кефиров радостно бегал по ка-
бинету. Он был на вершине счастья. Вдохновение, посетившее его,
не уходило. Ему хотелось творить, творить, творить!
– Да, товарищ майор, я – это, вспомнил. А ведь я теперь, поче-
му-то, стал следователем… – и Монзиков нерешительно взглянул
на Кефирова.
– Поздравляю, поздравляю Вас, Александр Васильевич! Это
просто прекрасно, что…
– Но ведь я должен был бы быть опером?! – несколько нере-
шительно перебил Монзиков витавшего в облаках предстоящего
литературного успеха Владимира Николаевича. – Старшим, – тихо-
нечко добавил Монзиков.
– Все хорошо, все хорошо! Все очень-очень хорошо! – Кефи-
ров вдруг начал выпроваживать Монзикова из кабинета, ссылаясь
на то, что у него очень много работы.
Как только дверь за Монзиковым закрылась, РУВД содрогну-
лось от протяжного крика, исходившего из кабинета отдела кадров.
Закрывшись на два оборота замка, Кефиров в экстазе и предвкуше-
нии литературной славы начал творить. До глубокой ночи на бума-
гу строчка за строчкой ложились прекрасные рифмы, наполненные
искренностью и чистотой, пафосом и большой жизнеутверждаю-
щей силой.
Тетя Клава – уборщица, убиравшая раз в неделю кабинеты от-
дела кадров, зайдя к Владимиру Николаевичу в 800 утра, увидела
маленького майора, сладко спавшего с непосредственной детской
улыбкой за большим, заваленным исписанными и скомканными
листками столом. Она тихонечко взяла из рук спящего Кефирова
оконченный очередной
тать.
Солнце светило, птицы кричали,
Звери и птицы радостно бегали,
Только коровы уже не мычали,
Они отдоились и уже не прыгали.
Природа гордилась своими детьми,
И солнце, и небо было прекрасно.
Люди! Будьте всегда Людьми!
Любите друг друга сильно и страстно!
Пусть будет удача везде и всегда!
70
И каждый праздник будет прекрасным!
А боль и беда уйдут навсегда,
Чтоб жизненный путь озарялся светом ясным!
Тетя Клава, закончив чтение, с грустью и тревогой посмотрела
на сладко спавшего Кефирова. "Бедненький! Совсем зарапортовал-
ся! Пора тебе, касатик, в отпуск! Ох, пора, бедненький мой!" И она
нежно погладила его по головке.
Через полчаса, после уборки в кабинете начальника РУВД,
Кефиров был вызван на ковер к начальнику управления.
–
Ну, Кефиров, рассказывай! Как это ты дошел до того, что
стал втихаря писать стихи? А?
–
Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Даю
Вам честное…
– Ты подумай только, пишет давно и помногу, а я ничего и не
знаю!? Да?
– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Чест-
ное слово …
– Ну, наглец, а? Думал, что это все останется в тайне, да? – на-
чальник явно был в ударе.
– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится!
– Да ты не перебивай, когда я говорю! А ну говори, быстро, это ты написал, что мне показали? – и начальник протянул не-
сколько скомканных, сжеванных клочков бумаги.
– Я, товарищ полковник, – промямлил Кефиров.
– Молодец! Ну, Кефиров, действительно правы те, кто считает,