Урановый рудник
Шрифт:
Завальнюк подумал, не разбудить ли ему тетку Груню, но решил этого не делать. Старуха наверняка понятия не имеет, каким образом этот жутковатый сувенир попал в дом. Она целый день копалась в огороде, и с того момента, как Петр Иванович вышел прогуляться на пару с Холмогоровым, в дом мог войти незамеченным кто угодно.
Петр Иванович засунул лисью голову под кровать, зашвырнул в угол испачканную подушку и улегся, примостив под голову свернутую куртку. Он был уверен, что не заснет еще очень долго, но бальзам тетки Груни оказал на него воистину чудесное воздействие, и Завальнюк
Поутру, естественно, пришлось объясняться с теткой Груней, которая, без лишних церемоний войдя зачем-то в комнату постояльца, первым делом наткнулась на валявшуюся в углу окровавленную подушку и решила, что квартирант вчера в потемках спьяну расквасил себе нос, а то и учинил что-нибудь похлеще. Петру Ивановичу пришлось, прыгая на одной ноге в попытках натянуть штаны, пуститься в объяснения. В доказательство своих слов он извлек из-под кровати и предъявил хозяйке лисью голову во всей красе — с оскаленной, испачканной запекшейся кровью пастью и с подернувшимися мутной пленкой мертвыми глазами.
Тетка Груня была старуха крепкая, но тут проняло и ее. Она ахнула, всплеснула руками, а потом схватилась за сердце. Все эти жесты были, по большому счету, дежурными, неизбежными в подобной ситуации и значили немного. Однако от внимания Петра Ивановича не укрылся неподдельный ужас, промелькнувший в глазах старухи, и он понял, что не ошибся: никакими шутками-прибаутками тут даже и не пахло. У него возникло острейшее желание смотаться к дому отца Михаила и посмотреть, как там Холмогоров, пережил ли советник Патриарха эту ночь, но Петр Иванович взял себя в руки: если Алексей Андреевич мертв, ему уже ничем не поможешь, а если жив, помощь ему не требуется — во всяком случае, неотложная.
Присутствие в поселке советника Патриарха мешало Петру Ивановичу, поскольку являлось дополнительным фактором риска, который нужно было учитывать в расчетах. В то же время, страстно желая, чтобы Холмогоров поскорее отсюда уехал, Завальнюк испытывал к нему смутную симпатию и радовался, как мальчишка, возможности пообщаться с интеллигентным, образованным и умным собеседником. Кроме того, Холмогоров и впрямь оказался наблюдателен и умел делать из своих наблюдений правильные выводы. По слухам, он творил настоящие чудеса, разгадывая ребусы, оказавшиеся не по зубам даже опытным следователям. Играть в одну и ту же игру с таким человеком Завальнюку было лестно, но игра зашла уже довольно далеко, и в данный момент Петр Иванович дорого бы отдал за то, чтобы Холмогорова тут не было.
— Это что, у вас шутят так? — спросил он, поднимая лисью голову на уровень лица тетки Груни. — Что-то я вашего местного юмора не пойму!
— Да убери ты ее, Христа ради, с глаз долой! — взмолилась старуха. — Экая пакость, прямо мурашки по спине…
— У меня мурашки от моей Наташки, — печально продекламировал Завальнюк и, пока суд да дело, сунул голову обратно под кровать. — Повторяю вопрос: это что, шутка?
— Да какие уж тут шутки! — отмахнулась толстой, как окорок, рукой тетка Груня. — Нашел шутки… Век бы жила, таких шуток не знаючи… Это тебе знак, что засиделся ты у нас в Сплавном.
— Это как же? — искренне удивился такой откровенности Завальнюк. — Выходит, вы знаете, к чему эта голова? Знаете, кто ее подбросил и зачем?
— Да ничего я не знаю! — моментально придя в себя и начав говорить своим обычным хрипловатым басом, отрезала старуха. — Знала бы — сказала, а чего не знаю, про то болтать не стану.
— А вы не болтайте про то, чего не знаете, — медоточивым голосом записного подлизы сказал Петр Иванович. — Вы про то расскажите, что вам известно… Ну, сами подумайте, что я начальству скажу — что головы лисьей испугался и сбежал? Начальство у меня серьезное, оно меня за это по головке не погладит.
— Оно тебя и так не погладит, — сурово сказала тетка Груня, кивнув на прикрытую брезентом гору шкурок в углу, от которой по комнате распространялся весьма недвусмысленный запашок.
При упоминании о заготовительной кампании по лицу Петра Ивановича скользнула болезненная ироничная улыбка, как будто ему напомнили о какой-то неловкости вроде появления перед гостями на собственном дне рождения в пиджаке и при галстуке, но без штанов. Улыбка эта была мгновенной, как фотовспышка, и осталась незамеченной теткой Груней. Затем Петр Иванович тяжело вздохнул, развел руками и повесил голову.
— Ты не вздыхай, — заметно смягчаясь, пробасила старуха. — Вздыхать раньше надо было. Ладно, слушай, перескажу тебе, про что наши бабы промеж собой болтают. Сама-то я во всю эту чепуху, в нечистую силу да в оборотней не верю, однако ж места у нас глухие, и случиться всякое может. Поговаривают, что головы эти лисьи вроде какая-то нечисть лесная людям подкидывает. Ну, вроде знака: проваливай, мол, покуда цел, не то и пожалеть не успеешь. Говорят, участковый наш — не пьяница этот, Петров, а тот, что до него был, — вот так же у себя дома лисью голову нашел. Вечером нашел, а утром не стало его, как и не было.
— Да неужто правда? — изумился Петр Иванович.
— Голову-то я не видала, а что участковый пропал — истинная правда. Всем поселком его искали, и из города приезжали, и с вертолетами… Не нашли. Как в воду канул! Да и не он один, у нас тут много народу пропадает — тайга.
— И что же, все, кто пропал, получили лисьи головы?
— А я почем знаю? Говорят, некоторые получили. Я в эти байки не верю, а только людей-то нету! И тебя здесь не будет — так ли, эдак ли… Либо сам уедешь, либо пропадешь ни за что ни про что.
— М-да, — озадаченно произнес Завальнюк. Многое из того, о чем поведала ему тетка Груня, он знал даже лучше ее, но вот о лисьих головах слышал впервые. В свете этого сообщения лежавший под кроватью охотничий трофей приобретал совершенно иной, зловещий смысл.
— И вот что, — суровея прямо на глазах, продолжала хозяйка, — съезжай-ка ты, милок, с квартиры. Мне здесь покойники ни к чему. Вот позавтракаешь и сразу съезжай. Человек ты хороший, уважительный, я на тебя зла не имею, однако свой интерес блюсти должна. Не ровен час, и меня заодно с тобой укокошат…